Б а б а З и н а. На День Победы, ровно год назад. Но даже я не думала, что с вами сидеть придется за одним столом. (Увлекается.) В пятнадцать лет я к морякам явилась, сказала: «Буду с вами воевать!» Да-а, это были чудо-моряки: когда они в атаку поднимались, земля гудела, и дрожал фашист! Пусть будет мир, а нет – еще послужим! (Выпивает.) Просилась, помню, я в Афганистан, да вот не взяли. Мол, не то здоровье. Как хорошо, что вы у нас такой загадочный, спортивный, мускулистый, и что на лыжах скачете в горах!.. Была война, и было все понятно: здесь – мы, а там – проклятые они. Но фронта линия – куда теперь девалась?
П р е з и д е н т. Нет больше линии, и фронта больше нет.
Н а д е ж д а и Ф е д я (поют). Прожектор шарит осторожно по пригорку…
Б а б а З и н а (подхватывает). И ночь от этого нам кажется темней…
С бутылками в руках входит П о л и с а д о в.
П о л и с а д о в (поет). Который месяц не снимал я гимнастерку…
П р е з и д е н т и П и с а т е л ь (поют). Который месяц не расстегивал ремней!..
В с е (поют).
Есть у меня в запасе гильза от снаряда,
В кисете вышитом душистый самосад.
Солдату лишнего имущества не надо,
Махнем не глядя, как на фронте говорят!
П о л и с а д о в (обнимает бабу Зину). Россия-мать, ведь ты у нас одна! Чтоб голову обнять твою седую и слезы утереть с твоих очей, к нам президент пожаловал сегодня.
П р е з и д е н т. Пред ветеранами мы навсегда в долгу, и покаянье в нас – как вера в Бога. Нам с этим жить.
П о л и с а д о в. Спасибо! Молодец!
Б а б а З и н а. А сам-то ты, Никита, в Бога веришь?
П о л и с а д о в. Эх, Зина, Зина!.. Посуди сама. (Декламирует.)
Пусть нас давили коммунисты,
Пусть Божьего не знали страху,
Но исчезали атеисты,
Когда бежали мы в атаку!
Когда почти в одно мгновенье
В крови и небо, и дорога,
Тогда и просим о спасенье
И поголовно верим в Бога!
Когда восстанем мы из праха,
Тогда душа предстанет чистой.
Пусть поднимает нас атака,
Пусть исчезают атеисты!
Б а б а З и н а. Теперь, Андрей Иваныч, понимаешь, что значит наша матушка-Сибирь?
П и с а т е л ь. Да уж наслышан: матушка-Сибирь, и батюшка-Иртыш, и – что там дальше…
Б а б а З и н а. Зачем же это ты насмешки строишь? Совсем уже не варит голова.
Н а д е ж д а (поправляет Писателю повязку, поет). Ты заболеешь, я приду, боль разведу руками…
Ф е д я. Вы только посмотрите на нее, она же пеленать его готова!
П о л и с а д о в. Пусть тренируется – для внука моего.
П и с а т е л ь (разглядывает бутылку на свет). Не вижу транспарентности… (Пьет.)
Ф е д я. Чего?
П и с а т е л ь. Да водка ваша мутная такая, как будто бы вода в Москва-реке.
П о л и с а д о в. Да это самогон, хотя неважный. Вот раньше был отличный самогон! И чай был крепче, и моложе девки…
П и с а т е л ь. Так неужели в современной жизни нет ничего хорошего уже?
П о л и с а д о в. Как ничего хорошего? Сегодня – мой день рожденья. Утром я с семьей, днем – с президентом.
Б а б а З и н а. Это ли не чудо!
Ф е д я. Опять же в магазинах – колбаса.
П и с а т е л ь. Вы все о колбасе, а где наука, цивилизация и прочие слова?
П р е з и д е н т (примирительно). Вчера на тройке мчались, с бубенцами, вдруг у возницы «сотик» зазвенел…
П и с а т е л ь (горестно). Вот так – на тройке? Из ворот кремлевских? (Закрывает лицо руками.)
Н а д е ж д а (гладит Писателя по голове). Устал, сердечный, может быть, уснет.
П и с а т е л ь (поднимает голову, удивленно). Что делаешь?
Н а д е ж д а. Ухаживать за вами приставлена, ведь вы – мой пациент.
П и с а т е л ь. Я пациент? Я что – уже в больнице?
Б а б а З и н а. На отдыхе. Болеешь головой.
П и с а т е л ь (бормочет). Я попрошу – меня не отдавайте, в больницу не хочу, хочу домой…(Засыпает.)
Б а б а З и н а. Да, не в себе, конечно, человек.
П р е з и д е н т. Но, знаете, по мне – совсем неглупый.
Свет приглушается. На авансцене – Н а д е ж д а.
Н а д е ж д а (подбирает мелодию на аккордеоне, тихонько поет). Я так ждала тебя, Вова!..
Свет уходит.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
На сцене – полумрак. В луче света с фонариком в руке – П и с а т е л ь.
П и с а т е л ь. Что за напасть со мной – не понимаю, но чувствую – неладно все кругом. Я вроде цел, но голова гудит, и тошнота несносная терзает, и сердце прочь стремится из груди. Какая тьма, какая духота!.. Когда очнулся, думал, что в Москве я – куранты, Кремль, Ново-Огарево… От счастия готов был умереть, но слышу – беспардонный чей-то храп, и жалобы во сне, и бормотанье, и ход часов, и лай ночной собак. О, Господи, да я опять в Сибири! Безумие… И вновь кошмарный сон меня грызет, но как же все реально! Горит душа… Чем жажду утолю? (Шарит по столу, звенит посудой.) Да вот же он – хваленый этот квас. (Пьет из стакана.) Тьфу, самогон! Да разрази вас гром! Когда меня оставите в покое? Я ж говорил – не пью, не буду пить… Да толку что – вцепились, как пиявки, и чокались со мной на брудершафт. (Звенит посудой. Пьет из другого стакана.) Мне жарко, весь в поту… Колючий свитер, и туфли жмут, и брюки невпопад. (Снимает верхнюю одежду. Остается в белье. Трогает голову.) Повязка… Мне она раздавит мозг, а я и так почти уже безумен. (Срывает повязку. Натыкается на что-то в темноте.) А это что? Судьба без остановки препятствия безжалостно чинит!
Высвечивается сундук. На сундуке в белой ночной рубашке – б а б а З и н а. Она крестится и что-то бормочет вполголоса.
Опять и снова Божия старушка, не улизнуть, не скрыться от нее.
Б а б а З и н а. Ну что, болезный, все уснуть не можешь?
П и с а т е л ь. Сейчас моя взорвется голова…
Б а б а З и н а. А ты бы с мужиками меньше пил да крепче помнил, в чем твоя планида.
П и с а т е л ь. Моя планида, если вам угодно, скорей отсюда возвертаться взад. Но это завтра, а сейчас – на воздух, январским ветром тело остудить!
Б а б а З и н а. Садись-ка рядом, на одну минуту, и вместе почитаем «Отче наш». В тайге бродить, да непроглядной ночью – себе дороже. Лучше помолись, тогда, быть может, просветлеет разум, и крепким сном забудешься уже.
П и с а т е л ь. Отложим на потом. Хочу на волю! Мы завтра обо всем поговорим.
Б а б а З и н а. Ты думаешь? А вдруг не будет завтра? И не увидишь радостного утра, и солнышка, и голубого неба…
П и с а т е л ь. Что за охота всем меня пугать? Да жизнь моя, чтоб было вам известно, расписана на месяцы вперед. И вот кручусь, и нету мне покоя, исполню все, что требует она. (С шутовским поклоном.) И только вам дозволено неспешно у самовара прогревать бока и изрекать с таежного пригорка пророчества премудрые свои.
Б а б а З и н а. Я вижу, ты сегодня все исполнил, хотениям твоим преграды нет. Ну что же, поторапливать не буду, созреешь сам. Смотри не упади… Вот как бывает: вроде и не глупый, но нет без веры толку для ума. (Растворяется в темноте.)
П и с а т е л ь. Куда же вы, старушка, подевались? Была и – нету… Что за мистицизм? Да что старушка! Даже президента никак понять я нынче не могу. В историю престранную попали мы волею судеб. Какие речи толкают эти нам сибиряки, стихи читают, распевают песни, а в перерывах целят из ружья…
Голос Президента: «Андрей Иваныч?»
П и с а т е л ь. Господи, помилуй!.. Да, это я, товарищ президент!
Высвечивается диван. На диване на высоких подушках лежит П р е з и д е н т.
П р е з и д е н т. Что потеряли вы? Зачем не спите ночью?
П и с а т е л ь. Я думал, что я дома… Было жарко… Я вас искал, хотел предупредить… (Присаживается на край дивана.)
П р е з и д е н т (держит Писателя за руку). Да что случилось? Не переживайте, ведь я сказал: все будет хорошо.
П и с а т е л ь. Ах, нет же, нет! Я думал, вы – разведчик, что нет случайностей, и все идет по плану, что вы любого видите насквозь. Так почему тогда не оправдали всего того, что я вообразил? Послушайте, родился я в деревне и все их нравы знаю наперед: гостеприимство безо всякой меры, пельмешки, водка, песни и стихи…
П р е з и д е н т. Да разве плохо?
П и с а т е л ь. Как вы не поймете! Они обманно кажутся простыми, а ведь простыми их не назовешь. Не знаю я, проснемся ли мы утром, но знаю точно – мы должны бежать.
П р е з и д е н т. Бежать? Зачем?
П и с а т е л ь. О, простота святая! На лыжах, на коньках, на чем угодно, да хоть пешком! На воздух я хочу…
П р е з и д е н т (встает, ведет Писателя к двери). А вам и вправду нужно освежиться. Держитесь крепче, я вам помогу. (Подталкивает Писателя к двери, растворяется в темноте.)
П и с а т е л ь. Спасибо, друг! Вовеки не забуду. (Открывает дверь.)
В дом врываются ветер и снег, воет вьюга.
(Кричит во тьму.) Спасение мое, мой снежный вихрь, утихомирь мою больную душу и голову скорее остуди! (Поеживается.) Однако хлад, и снег, и все такое… Ужели здесь останусь навсегда? (Захлопывает дверь, потирая руки, осторожно идет по комнате.)
За печной занавеской раздается бормотание Полисадова:
«Жизнь, как танком, по мне прокатила,
От нее я не видел добра…
Алым пламенем снег закрутило –
Это мамка меня родила…»
П и с а т е л ь. Да-а, Полисадов – истинный поэт! Вот славно, что и здесь, в глуши сибирской, на этой вековечной мерзлоте, среди просторов и берлог медвежьих, талант произрастает, как цветок…
Голос Полисадова: «Жизнь, как танком, по мне прокатила… Это мамка меня родила…»
П и с а т е л ь. Залезу поскорее я на печь, согреюсь и усну под треск дровишек, как всякий деревенский человек. (Взбирается на печь. Декламирует, подлаживаясь под Полисадова.)
Покинул я родимое жилище.
Голубчик! Дедушка! Я вновь к тебе пишу.
У вас под окнами теперь метели свищут,
И в дымовой трубе протяжный вой и шум.
А ты всю ночь не спишь и дергаешь ногою,
И хочется тебе избить всех кочергою…
Из-за занавески высовывается рука и бьет Писателя валенком по голове.
За что так больно? Это же Есенин – любимый ваш, а также мой поэт! (Хватается за валенок, падает в темноту.)
Играет гармоника. Появляется голова Полисадова.
П о л и с а д о в (декламирует).
От мамки появился я на свет,
А нынче с нетерпеньем жду мнучонка.
Увижу и скажу ему: «Привет!» –