Каждый день жители окрестных домов приезжают посмотреть на церемонию. Заглядывают и к нам и, когда видят, что тебя нет, уезжают. Для чего оставаться? Разве они люстру не видели? Или шатер? Или пальмы? Всё одно и то же уже сотни лет. Карим! (С издевкой.) Ты меня слушаешь, дружище? Карим, друзья ехидно у меня спрашивают: «Так где же то, что ты обещал?» Я опускаю глаза и ничего не говорю. Что мне остаётся делать? Что я могу сказать? Что мне им сказать? Только вот желание работать потихоньку уходит, вот и всё! Если я и работаю, то без любви. Если даже рука и поднимается, то без всякого энтузиазма. Какая любовь заставит биться сердце Ахмада? В честь какой любви будут работать руки Ахмада?
Карим, Бог с ним, с Ахмадом… Руки и сердца тех, которые сегодня… может, уже сейчас пришли и…Ладно, оставим эти разговоры. А ты, Карим, в такое-то время бросил всю работу и пошёл по своим делам. Знаешь, Карим! Сегодня шестое число. Вечером мы должны пройти со стягом. Разные группы со своими стягами сегодня придут в гости. Из разных районов. Со всей страны, отовсюду придут, мы тоже пойдем. Они придут, а я пойду и зубами подниму наш стяг. Тысячи людей сегодня вечером кинутся к моему стягу, чтоб, не дай Бог, не упал. Он не должен упасть. Еще ни разу не падал. Плакальщицы говорили, что падал. Но где он? Когда? Где этот стяг упал? В день Ашуры он тоже не падал. Если кто и упал, то не стяг, а Аббас! Стяг без Аббаса – это не стяг. Карим, вся работа держится на Аббасе. Увези меня отсюда, Карим! Подними меня, Карим! Ещё минута – и придет полиция. Все знают, где Ахмад находится вечером шестого числа.
Где бы я ни был во все остальные дни, но шестого числа я буду здесь. Карим! Этим вечером я тоже здесь. Но для кого, для чего мне поднимать стяг? Перед кем? Перед чем? Перед этим? Перед этим шатром? Если бы не было тебя, у него не было бы глаз. Если бы не было тебя, у него не было бы души. Сегодня вечером артистические группы придут к нам. Нужно будет играть на барабане и танцевать со стягом. Но разве мы можем заставить его танцевать? Стяг сам должен захотеть. Он сам должен подняться с земли. Он сам должен как бы сойти с ума. Не пугайся, Карим! Ты же знаешь стяг! Оставь стяг, я сам его понесу. Стяг перед Ашурой восемь метров. Хотя ты и говоришь, что он 10 метров длиной. Но именно Тасуа дает ему жизнь…Это имам, который его делает сумасшедшим.
Карим! (Смотрит на часы.) Осталось только 2 часа. Если ты успеешь… Если ты успеешь раньше, чем полиция, тогда я тоже смогу поднять этот стяг. Карим! Сегодня вечером я хочу так сильно отхлестать себя перед ним, чтоб никто не смог устоять передо мной. Так сильно, чтобы сердце у мамы перестало биться от страха. Не только у мамы, но и у дочки строителя Меш-Таги. Знаешь, Карим… Маме она понравилась. Но…но я уже ухожу. Не в этот мухаррам, так в следующий присоединюсь к Хусейну. Как Гасем, если Гасем стал женихом, то и я смогу.
Карим, флаги для шатра я поручил сшить сыну Маш-Рахмана. Сшил 4 штуки. Красные- красные. Цвета крови. Цвета улиц после Ашуры. Цвета ткани на конце стяга. Цвета слёз женщин. Цвета груди мужчин после самобичевания. В центре флагов белым цветом написано: «О, Хусейн!». Насколько эти линии белы! Бог нам в помощь! Теперь флаги, как мои глаза, намокли. Как глаза Зейнаб! Но, Карим! Флаги будто заржавели, поникли что-то. Головы не поднимают. Зачем поднимать? Для чего? Для какого веселья?
Карим! Мои флаги должны там сильно-сильно трепетать, чтобы каждый почувствовал внутри в себе землетрясение. Мои флаги нуждаются в тебе!
КТО-ТО СКАЗАЛ. Полицейский.
Полиция входит на сцену.
АХМАД. Карим! Обнищал я. Да, если я до этого дошел… Да, каждый год я становлюсь всё более нищим в месяц мухаррам.
Мама для того, чтобы я остался у неё, пожелала, чтобы я каждый мухаррам так потратился на Ашуру, чтобы, наконец-то, стал нищим и начал просить милостыню. Это же была её просьба. Мама ведь. Ты же её знаешь. Помнишь, когда мы были маленькими, бегали по улицам, стучались то в ту, то в другую дверь. Помнишь, я стеснялся протянуть руку и сказать: « Хозяин, я нищий; нищий по воле Хусейна»? (Слезы сжимают горло.)
Карим! Если ты сегодня его мне не принесёшь, весь мой труд пойдёт прахом.
Рассказать тебе, как трудно мне было заполнить в этом году копилку для шатра? Подожди немного. Мне нужно угостить гостей чаем.
Когда я разбил копилку, не представляешь, сколько там было денег! Копилка настолько была полна, что даже слон бы потерялся в ней!
В этом году я не поехал в Бандар из-за работы. Работа – это только оправдание. Лучше скажи, из-за копилки для шатра. Как там было здорово! Как легко было 20 кг песка протащить на стремянке наверх! Как сладок был ущерб! Как легка была неизвестность! Как здорово было спать на тележке под грузовиком с хлебом и финиками! Водой для нас были пот и слёзы, а хлебом – пряник шестимесячной давности! Но зато никто не жаловался…
Так как я знал, что в конце недели заработанные деньги пойдут матери, которая бросит их в копилку. Как радостно было работать ради имама Хусейна. С каким радостным чувством мы штукатурили стены, мыли и сторожили машины вдали от дома.
По четвергам были я, гора денег посреди комнаты в гостинице и голос мамы, говорившей: «Не сглазить бы! Вот какая сила у моего сына!». Тогда я отвечал: «Мама, о моей силе не говори. Расхваливай силу Аббаса!» Чтоб голос твой охрип, и ты не смогла больше говорить…
Карим! Сил нет больше, чтобы продолжить дело! Карим! Ещё тебе не рассказывал… клянусь, если расскажу, ты поверишь! Ты поверишь, я это точно знаю!
Слушай, тот подлец… Сначала он всадил нож мне в руку. Спрашиваешь – зачем? Когда мы загружали один грузовик… Пшеница была из Канады… Чуть-чуть обмякла в дороге. Шофёра я тоже предупредил. Он сам пошел за мной. Но он, вообще, бровью не повёл… Я только повернулся и сказал: «В этот раз эта свинья сама пришла за мной». Но он вместо ответа нож достал. А меня же ты знаешь. Тот сначала нож всадил мне прямо в руку. Теперь, Карим, мои слова, руку, шатер, пшеницу – всё забудь. Ашура – это вообще что-то другое. Сегодня вечером город будет кипеть. Квартал будет кипеть. А, к черту! Ведь меня же нет там. Ты же есть, люди ведь есть. У женщин сегодня горло заболит. Крик заполнит им рот. У мужчин плечи станут, как стекло.
Ты докуда довёл дела? Ты должен был, по-моему, уже закончить. Сегодня вечером ты – кровь из носа – должен закончить эту работу. Уже очень давно закончились жертвоприношения. Так ведь нельзя поступать с бессловесными тварями. Сколько они могут ждать заклания? Сегодня их души здесь. Они здесь, здесь, где должны благословить твою работу.
Завтра и на утро Ашуры меня уже не будет. Когда дети будут кричать: «О, Али» и кинут его на машину перед народом… Тогда дети заберутся на плечи к отцам, чтобы все лучше увидеть. Плечи отцов начнут дрожать… твоя работы должна заблестеть на машине мастера Хашема, как луна. Если бы только можно было положить это на лоб коню Зулдженаху.
Полицейский, мельком взглянув, надевает на него наручники.
Завтра, когда подогнутся колени и головы склонятся в платок, и крики женщин поднимутся в небо… Тогда ты, который будешь перерезать горло жертве, узнаешь, какой острый нож. У бессловесных тварей по коже пробегут мурашки. Они знают, в чём дело. С самого начала, когда ты купил ее и отделил от стада. Карим, твой нож весь в крови, и люди будут кричать. Овца… И он бился на земле, как овца. Вся пшеница стала алой. Его нож в моей руке. Его жизнь в моей руке. Оба красные. Моя рука не двигалась. Семьдесят два сердца бились в моей груди.
Откуда люди начали двигаться? Все пошли… Ударил тебя… Пусть бьют. Ты упал? Тем лучше! Тебя раздавили? И на том спасибо! Что-то прошло через мои пальцы. Отмучился. Если бы… Потом ты, когда поднимешь голову, увидишь, как твоя мама улыбается тебе. Её сын хочет стать жертвой.
Тогда ты скажешь маме…
Взглядом скажешь: «Что наделал этот Карим?! Перед этой красотой стягу слов уже не нужно. Карим!…»