Н.Б. (вслед): Господи, ну что за идиот! Вот уж кому совершенно нельзя пить… Шизофрения плюс вся эта психотропная хренотень плюс портвейн… Какие все несчастные! Прямо какой-то Горький «На дне» получается.
Д.Г.: Посчитаем за тост! (Наливает портвейн.) Я пью за Вашего любимого писателя Горького!
Н.Б.: Ошибаетесь. Горький не мой любимый писатель, просто к месту пришёлся.
Д.Г.: Браво! Очень своевременная книженция. Ваше здоровье, мэм!
(Пьют).
Н.Б. (закуривает): Завтра я начинаю новую жизнь.
Д.Г. (разливает портвейн в стаканы): За Вами не угнаться, мэм. Что же, выпьем за новую жизнь!
Н.Б.: Нет, Вы меня не так поняли. Сегодня должны прийти люди, которые с завтрашнего дня будут здесь жить. Я Вам, кажется, по телефону уже говорила. Петя и Аня, чудные ребята. Он – ли-те-ра-ту-ро-вед из Кемерово, преподаёт в Историко-архивном, она – учитель русского и литературы, даёт частные уроки.
Д.Г.: Частные уроки? «Стаканчики с белой бахромой» – не её работа?
Н.Б.: Не издевайтесь. Давайте ещё выпьем, и я, пожалуй, на этом остановлюсь. К приходу жильцов я должна быть в форме.
Д.Г.: В школьной.
Н.Б.: Эх… За новую жизнь…
(Пьют.)
Н.Б. (поёт): «Последний нонешний денёчек гуляю с вами я, друзья…»
Д.Г. (подскакивает, хватает со стола кухонный нож, «играет» на нём, как на гитаре, поёт-выкрикивает дурным голосом): Мальчик Зима! Мальчик Зима! Это – я…
Н.Б. (испуганно замолкает, задумчиво смотрит на кривляющегося Д.Г.): А помните, Дыр Геич, что я предлагала Вам лет десять назад?
(Д.Г. усаживается на место, пытается есть.)
Н.Б.: Помните? И, уверяю Вас, что согласись Вы тогда, Вы не сидели бы сейчас в грязной рубашке и мятых брюках. У меня очень мало ног, как сказал один наш общий знакомый, но мужчину в доме ценить я умею.
Д.Г.: Да! Развела нас жизнь, как судья боксёров на ринге по разным углам. Блин…
Н.Б. (смеётся): Ну, я, положим, из своего угла так и не выходила никогда. И потом, боксёры бьют друг дружке морды. Мы же не станем этого делать, правда?
Д.Г.: За Вас, мэм, я разобью морду любому, кто осмелится… они за всё ответят…
(Падает со стула, остаётся лежать на полу. Лает Джой. Входит Смирнов с поводком, швыряет поводок на подоконник, не обращает внимания на лежащего калачиком Д.Г.)
С.С.: Не желаете ли пис-пис, Беккерман? Давайте быстрее. Я хочу есть. Верка не любит, когда я опаздываю.
(Хватает Н.Б. под мышки, тащит в туалет, уходит на балкон.)
Д.Г. (резко подымается с пола, звонит кому-то, говорит неожиданно трезвым голосом): Тамара, я на Аэропорте, у Наташи. Буду через полчаса. (Берёт из пачки со стола две сигареты, идёт к выходу, останавливается, громко и отчётливо произносит.) Я не прощаюсь, мэм. Я д о л ж е н уйти по-английски.
Н.Б. (кричит из туалета): Дверь не захлопывайте!
(Н.Б. выходит из туалете сама, держась обеими руками за стены. Появляется Смирнов, усаживает её за стол.)
С.С.: Я пошёл обедать. Прощай, мой Парамошик. Кстати, почему – Парамоша? Я уже забыл.
Н.Б.: А-а… Это Михаил Брониславович, когда ещё жил здесь, мы с ним в карты резались, он всё говорил:»А ты азартный, Парамоша…» Помните, откуда?
С.С.: Да, Булгаков, «Бег». Верка этот фильм любит. Я пошёл, пока. (уходит)
Н.Б.: Почему – фильм… Пока. (Достаёт из ящичка зеркальце, долго на себя смотрит.) Ужас.
(Лает Джой. Вваливаются «Виктоша и Тотоша» – Вика и Таня Ветрова. Татьяна заботливо укладывает Виктошу на диванчик.)
Н.Б.: Люди, люди, вы с ума сошли! Как это всё не вовремя… Сейчас сюда придут новые жильцы. Что я им скажу? Господи… где это вы так набрались?
Таня: Наташ, не волнуйся, мы на секунду. Во-первых, я хочу забрать кастрюльку, а во-вторых, ты обещала найти, наконец, мою скатерть. Фамильную, голландского полотна. Не забыла?
Н.Б.: Ой, Танюша, а скатерть в прачечной. Она, оказывается, всё время лежала в прикроватной тумбочке вместе с чистым бельём, и кто-то из наших идиотов постелил её мне вместо простынки, а я её описала. Простите бедного Парамошу. Но что я могу поделать с этой публикой… Как я всех потом костерила! А дурак Мовшович, представляете, Вы сейчас упадёте со смеху, говорит: «Простите, казус бели вышел». Образованные все, спасу нет…
Таня: Ладно. Насрать мне на ваши бели и на ваши казусы. Свои люди. Разберёмся. Я рада тебя видеть. (Целует Н.Б. в макушку.)
Н.Б.: Спасибо за курочку. Я всем говорю: Таня хорошая, лучше всех. Хотите портвейну?
Таня: Да, спасибо. Ты меня тоже прости, Наташа.
(Пьют.)
Н.Б.: Что у Вас новенького? Танюша, если Вы голодны – в холодильнике сыр и ветчина, на тарелке под крышкой. Уже всё нарезано, но подрежьте ещё. Угу, чудненько.
(Едят.)
Н.Б.: Выглядишь ты неплохо. Глаза какие-то… огромные…
Таня: За что я тебя люблю, Наташа – за проницательность. Ничего от тебя не скроешь…
Н.Б.: Да, от людей на деревне не скроешься…
Таня: Ты права. На самом деле я на седьмом небе от счастья. Впервые, за столько лет, я влюбилась, как последняя дура. По уши… зверски… (Жалобно плачет.)
Н.Б.: Где, у себя на работе?
Таня (вытирая слёзы): Нет, в пивной. Случайно познакомились. Знаешь, я, как только увидела его, так сразу поняла: мой мужик. Мой! Глаза такие грустные и умные… лицо, фигура, рост… Его нельзя не заметить. Это такое очарование! Мы уже неделю встречаемся.
Н.Б.: В пивной? Простите старую дуру, но как-то само с языка слетело.
Таня (смеётся): Я тебя обожаю. Нет, у него дома. Он здесь недалеко живёт, родителей у него нет, умерли, живёт один, в двухкомнатной…
Н.Б.: Так это же выгодный жених, Вы что! Немедленно бросайте своего безумного Осинского и перебирайтесь к нему… Как его зовут, простите?
Таня: Костя.
Н.Б.: К Косте, немедленно! Иначе вы с Осинским допьётесь совсем до уголовщины какой-нибудь… Тьфу-тьфу, конечно, не дай Бог. Я два дня назад имела удовольствие видеть Вашего супруга, он сюда приходил, Вас искал. Извините меня, но там все диагнозы налицо: белая горячка, алкогольный бред ревности, климакс, комплексы… Бегите, деточка, бегите не задумываясь. Он же Вас прибьёт когда-нибудь, Вы что… А чем Костя занимается? Пишет что-нибудь? Кто он, что он и вообще…
Таня: Наташ, не упади в обморок. (Гордо.) Костя – вор в законе.
Н.Б.: Как? Ты шутишь, надеюсь…
Таня: Семнадцать лет, Наташа, человек отсидел. Семнадцать лет… Подумать страшно! Если бы ты знала, какая трагическая судьба, какое благородное сердце!..
Н.Б.: Простите, а за что он сидел, если не секрет?
Таня: Как за что? За воровство, конечно. Ты не думай, он из хорошей семьи, учился на истфаке МГУ, по молодости набил морду сынку какого-то номенклатурщика. Челюсть сломал. Дали два года. А потом – пошло-поехало… Стал воровать. Опять сел. Но ты не думай, в тюрьме он времени даром не терял.
Н.Б.: Что, обворовал сокамерников?
Таня: Наташа, за такие шутки в тюрьме знаешь что могут сделать? Давай так не шути больше. Костя проштудировал всю тюремную библиотеку, то есть пойми – в нечеловеческих условиях продолжал заниматься своим образованием!
Н.Б.: Я имею весьма слабое представление о тюремных библиотеках, но, по-моему, это не Ленинка и даже не библиотека при истфаке МГУ.
Таня: Знаешь, я тебя с ним сведу, и ты сама все поймешь.
Н.Б.: Простите, Таня, а он – сильно пьющий?
Таня (смеётся): Ты что… Ему пить нельзя вообще. Нервная система – вникуда. Моего Костюлечку от одной кружки пива перемыкает наглухо.. Понимаешь, он терпеть не может упитанных людей… Сразу хватает за шиворот, кричит: «Ах ты, харя совдеповская! Урою на месте…» Такой смешной и трогательный одновременно… Наташ, ты чего? Расстроилась, что Костя не брокер и не кооператор?
Н.Б.: Нет, Танюша. Не скажу, что Вы меня расстроили, но как-то всё… Не обращай внимания. Знаешь, допьём уже эту бутылку и прибери, пожалуйста, со стола. Главным образом – питейные причиндалы. Я говорила, что сейчас должна прийти совершенно чудная пара, Петя и Аня?
(Татьяна убирает со стола, моет посуду, разливает по стаканам остатки портвейна.)
Таня (рассеянно): Да-да… Твоё здоровье. Пора Виктошку будить.
(Пьют.)
Н.Б.: Так что можешь меня поздравить: с завтрашнего дня у меня начнётся совсем другая жизнь. После смерти моих бедных родителей наша квартира превратилась в общежитие студентов Литинститута. С подачи Иры Фроловой, кстати. Двадцать лет жизни – псу под хвост. Всё. Теперь будем дружить с профессурой. Вообще-то я всегда опасалась непьющих меланхоликов, но при моей жизни выбирать не приходится.
(Таня подметает, сигарета в углу рта.)
Таня: Хватит ныть. При моей жизни… При какой – при твоей? А при моей? А при Костиной?
Н.Б.: Таня, я только хотела сказать, что никто из вас, слава Богу, не побывал в моей шкуре.
Таня: В какой шкуре? Инвалида? Опять твои сопли с сахаром? Ты зажралась, Наташа, вот что. Ты хоть раз видела, как живут инвалиды? Им буханки хлеба некому принести, они неделями под себя срут и никто к ним не заходит.
Н.Б. (фыркает): Простите, Таня, но у Вас хромает логика. Если человеку нечего есть, то срать под себя ему просто нечем. По определению.
Таня: А у тебя совесть хромает,вот что. Я-то тебя с пяти лет знаю, ты всю жизнь ноешь. А знаешь ли ты, что мои дети уже два месяца мяса не видят?
Н.Б.: Таня, позвольте Вам не поверить. Или ты на самом деле такая добрая самаритянка, что приготовила курицу только для меня, а своим детям не оставила ни кусочка?
Таня: Да! Тебе трудно это понять, но я – добрая самаритянка. А ты – говно. Ты – блядь, Иуда и говно. Ты жрёшь ветчину и сыр, писаешь на скатерть голландского полотна…(Заламывает руки.) На нашу фами-ильную скатерть!
Вика (просыпаясь): А слабо обоссать брабантские манжеты?
Продаем бизнес подарки оптом и сувенирку. .