В другого человека невозможно влезть не только потому, что человек – существо сложное, текучее, он никогда не бывает таким же, как минуту назад. Он сложнее, чем река, хотя бы потому, что река течет в одном направлении. О человеке такого не скажешь. Он весь – сплошной лабиринт, да еще подвижный. В него практически не найдешь входа. О выходе и говорить нечего. Ты задаешь вопрос человеку, представляющему собой конструкцию Альфа, а отвечает тебе уже конструкция Бета. И сам ты спрашивал, будучи Омегой, а получив ответ, становишься Эпсилоном.
Самый гениальный писатель, – слышишь, Надежда, что тут написано? – не способен выразить того, что он имеет сказать, до конца. Компьютер может, обработав громадную массу фактов, выводов и гипотез, выдать нечто окончательное и завершенное. Но как только это нечто попадает в мозг человека, хомо сапиенса, в его голове оно превращается уже в текучее знание со многими черными дырами, требующими исследования.
НАДЯ. Заумь какая-то. Как это человек не может понять другого? Ты мне, например, говоришь: «Скоро весна. Как я рада.» А я тебе отвечаю: «И я жду не дождусь апреля.» Разве мы не поняли друг друга? Разве что-то осталось недосказанным?
САША. Конечно, осталось. Но ведь не о примитивных чувствах он пишет. И не о примитивных мыслях. Ясное дело, когда два голодных человека смотрят на кусок окорока, они одновременно думают: «Ох, как хочется съесть это!» Возможно, даже в одинаковые слова облечена эта мысль, потому что – разве это мысль?
Речь ведь – о тонком, глубоком. Даже на бытовом уровне люди все время спорят, словно зрение у них по-разному устроено, и слух, и обоняние. Сколько раз я уже спотыкалась о то, что, начиная рассказывать о своих впечатлениях, создаю скупыми чахлыми словами бледный и тщедушный образ, дохлое подобие того, что я хотела выразить. Иногда даже прекращаю поток слов, чтобы не отправить слушателя по ложному следу.
Ты понимаешь меня?
НАДЯ. Извини меня, Саша. Но скажи: ты видишь сейчас себя со стороны? Ты чувствуешь, что не размышляешь, а играешь роль Мыслителя? Того же Ильи. Хорошо играешь, Но я-то пришла поболтать с Сашкой Ясеневой, а не с философом Спинозой, вернее даже – не с актером, играющим роль Спинозы. (Смотрит на часы.) Мне, кстати, пора.
САША. Куда ты спешишь? У тебя там – семеро по лавкам?
НАДЯ (с достоинством). Знаешь, Сашечка, раньше ты была чуткой и вместо теоретических абстрактных бесед расспрашивала меня о моем житье-бытье. Вот ты, тонкая и проницательная, моя самая близкая подруга, – скажи: что ты видишь сейчас в моем лице? Чем я живу, к чему готовлюсь?
(Саша откладывает книгу, пристально смотрит на Надю. Глаза ее расширяются.) Не может быть! Надька, ты едешь в Австрию!? С Христианом!? Ты выходишь замуж?! (Надя,сияя, кивает). Как же ты могла столько молчать? А я-то… Надька, поздравляю! Как я рада за тебя, ты не представляешь! Вот увидишь – ты будешь счастливой. Я нутром чую!
НАДЯ (торжествующе). Ага! Значит, может один человек понять другого и даже чувствовать его?
САША. На уровне подсознания – конечно, ещё как, Но облечь это в слова – ему не дано. Я согласна с Ильёй полностью. (Подскакивает к Наде.) Надька, дай я тебя поцелую!
НАДЯ. Какое счастье, что ты не пользуешься помадой. Мне бы за месяц не оттереться. Ладно, мне пора. Жди приглашение на свадьбу. Кстати – тебе одной прислать или на двоих?
САША. Об этом мы поговорим завтра, ладно? Если я приду…
НАДЯ. А что с тобой может случиться?
САША. Сегодня в девять вечера возвращается Илья.
НАДЯ. Звонил?
САША. Телеграмму прислал. (Кивает на столик. Надя наклоняется, читает текст телеграммы). Бог ты мой, да оказывается, и я сегодня – такой же пень, как и ты. Молодец! А я знала, что так и будет. Крепкий орешек не бывает горьким!
(Занавес).