Инспектор ГАИ. Постойте, Борис Абрамович, я не это имел в виду и министр труда тут совершенно ни при чем. Я просто хотел сказать, что ваше предложение принято в счет тридцати трудодней.
Дерезовский. Ура!
Убегает, размахивая панамкой.
Я в л е н и е II.
(Утинский).
Сцена поворачивается. Появляется пункт сбора вторсырья. Утинский на улице перед вагончиком сидит за кривым облезлым столом, пишет какой-то плакат и обклеивает его вырезками из старых журналов, которые ворохом валяются кругом.
Утинский (читает). «Товарищи! Сдавайте макулатуру и сортированный мусор!» (удовлетворенно, любуясь на работу) ну вот, другое дело. Осталось только подвесить повыше и готово. Теперь уж точно народ повалит, а то чего-то совсем тоска! Полдня просидел – ни одна сволочь не появилась, ни газетки не принесла, ни журнальчика какого, почитать хотя бы. Что же делать? А ведь жизнь проходит, а я так и не принес еще никакой пользы нашей любимой Родине. Горе мне! А ведь вокруг столько грязи, отбросов, мусора всякого: вся страна – сплошная помойка. Но почему-то мне его никто не несет? Странно. Я тут сижу-сижу, жду-жду, а они… Эх… (вздыхает).
О! (оживляется) кажется, у меня появилась очередная идея! Гениальная идея, как сказал бы наш Борис Абрамович. Вот! (поднимает палец к небу) Можно дать рекламное объявление! В газету! Сейчас мне кто-нибудь газетку принесет, «Из рук в руки», так сказать, я там купончик вырежу и пошлю в редакцию. И народ как повалит! Самосвалами будем вторсырье сдавать, однозначно! Я за год отработаю весь свой срок! (спохватывается, испуганно) А что, если так и не принесет никто? Что же тогда? О, горе! Эх… (вздыхает).
Некоторое время сидит молча, сникнув. Потом…
О! (оживляется) кажется, у меня появилась очередная идея! Гениальная идея, как сказал бы наш Борис Абрамович. Вот! (поднимает палец к небу) Я сам пойду его собирать! (вскакивает) Пойду искать макулатуру! И газетку найду, обязательно найду! Ура! (вдруг спохватывается) Нет, как же это я уйду, а вдруг в это самое время как раз придет кто-нибудь? А? Что же делать? Нет-нет, нельзя так рисковать. Лучше уж подожду до закрытия, а потом пойду, внеурочно. А пока лучше двор пойду подмету. Здесь недалеко.
Достает из вагончика метлу и уходит.
Я в л е н и е III.
(Агранович, Флора Петровна – заведующая парником).
Сцена поворачивается. Появляется парниковое хозяйство. Кругом стоят ящики с рассадой, между ними мечется Агранович с лейкой.
Агранович (заглядывает в один ящик). Огурцы посадил – не взошли, (заглядывает в другой) помидоры посадил – не взошли, (заглядывает в третий) капусту посадил – то же самое… Бархотки завяли, фиалки не цветут, а маргаритки, оказывается, теперь вообще не модно – всем туи подавай, а где их напасешься? Ну и жизнь пошла: с утра до вечера пашу, сею, поливаю, рыхлю полю, удобряю -– и что? Все впустую. Целый месяц потратил тут с ними (в отчаянии пинает ящик ногой), а где доказательства? Где, я спрашиваю? (снова внимательно разглядывает землю). А эта сейчас придет, опять станет требовать предъявить ей результаты. (Говорит, передразнивая Флору, очень противным голосом) «У нас труд имеет цену, соответствующую результатам данного труда. То есть, попрошу заметить, уважаемый, что труд непременно должен значиться как полезный, что и указано в вашем договоре или приговоре русским по белому». Тьфу! (плюет и растирает ботинком) Лучше б коноплю и мак посадил – плохое, оно всегда как-то лучше приживается, да и выгода – с редисками разве ж сравнишь! Труд вполне общественный… А чего, может попробовать…
За сценой слышатся тяжелые шаги.
Ой, Флора топает! А я-то уж размечтался… чу! у ней не забалуешь. Скорей-скорей, где там лопата-вилы-грабли, и лейка в придачу!
Появляется Флора Петровна, очень жирная тетя с учетным журналом под мышкой.
Флора Петровна. Здравствуй, Саша. Как дела, как успехи?
Агранович. Ничего, Флора Петровна (в сторону) хорошего.
Флора Петровна. Ну, показывай, чего вырастил? Работу принимать буду.
Агранович в растерянности оглядывается на пустые ящики, снова смотрит в землю в надежде отыскать хоть один зеленый росток.
Агранович. Да вот… (разводит руками).
Флора Петровна. Огурцы сеял?
Агранович. Сеял.
Флора Петровна. Ну, и где они?
Агранович. Не знаю…
Флора Петровна. Помидоры сеял?
Агранович. Сеял.
Флора Петровна. Ну, и где они?
Агранович. Не знаю…
Флора Петровна. Капусту сеял?
Агранович (не дослушав, кивает головой, разводит руками). Не знаю.
Флора Петровна. А кто знает? Столько биоматериала первосортного попусту извел, и что? Думаешь, тебе это с рук сойдет? Нет! (открывает журнал) Я тебе это в долг запишу (пишет). Итого, твой счет составляет минус тридцать трудодней. И это еще скажи спасибо, что я с тебя за ночлег не беру.
Агранович стоит потупившись, засунув руки в карманы и теребит в кармане какую-то бумажку, пока Флора Петровна не захлопывает журнал и не удаляется с чувством выполненного долга. Агранович еще несколько времени стоит в той же позе, потом рассеянно вынимает бумажку, смотрит.
Агранович. О, пакетик от семян. Посмотрим, что там было? (читает, расправляя мятую бумажку) а, огурцы «Родничок», годен до… (взвизгивает) Чудовищно!!! Это же подлог! Должностное преступление! О-о-о! (хватается за голову, топает ногами) Они меня обманули! А я-то думал… Семена давно негодны. О! Я невинная жертва обмана! Горе мне! Какая мерзость! Нет, я даже представить не мог, что такое возможно. Никакого, даже элементарного сочувствия к человеку, обреченному на пожизненный каторжный труд. И ведь более того, еще и нажиться хотят на чужом горе. Где это видано! Я буду жаловаться! Да! (останавливается, спохватившись) Но кому? Кому же мне пожаловаться? Неужели… О! (падает, бьется в исступлении) О!О!О! Мало того, что списали на меня свои тухлые семена, так еще за это мне же каторги прибавили! О! Горе-горе!
Агранович в бешенстве выхватывает из кармана сотовый телефон. Набирает номер.
Алло! Гражданин начальник? Да, так точно. У меня вопрос: скажите пожалуйста, а нельзя ли мне распорядиться как-нибудь частью собственных средств на благо нашей любимой Родины? (слушает трубку) Да, именно, желаю безвозмездно, ага… (слушает трубку) по накладным? по безналу? Управление берет на себя? Так точно! Спасибо, дорогой Николай Степанович! До свидания, всего хорошего.
Пляшет.
Ну, теперь вы у меня попляшете! (грозит кулаком, потом снова набирает номер, говорит в трубку) Серый! Гони зелень – бабки будут! Чего? (слушает) Сирень – эшелоном, пихты – срочно! Давай! (потирает руки, потом снова набирает номер) Алло! Голландия? Говорит Агранович! Узнали? А, спасибо, спасибо, ничего, нормально. Я вот по какому делу: вышлите, пожалуйста, ящик семян овощных культур, да-да, самых свежих, да, для закрытого грунта, наложенным платежом, пожалуйста, до востребования, Главпочтамт. Спасибо. До свидания.
Пляшет.
Великолепно! Но – не будем терять времени даром! Пойду пока ямы под деревья рыть. Ну, Флора! (грозит кулаком) держись у меня!
Хватает лопату и убегает.
Я в л е н и е IV.
(Чувайс, Михалыч – старший электрик, Пашыч – младший).
Сцена поворачивается. Появляется каптерка электриков в ЖЭКе. Чувайс, Михалыч и Пашыч сидят вокруг большого фанерного сундука, на котором выставлена водка и закуска, и пьют. Чувайс в грязной спецовке, плачет, утираясь рукавом и у него на лице появляются черные разводы. Михалыч сочувственно слушает.
Чувайс (плачет). У-у-у, когда же все это закончится? Еще только месяц прошел, а я уже не могу больше. Ничего не получается, никакого проку, все в убыток. Нет, ведь я же работать не отказываюсь, но пусть условия хотя бы создадут терпимые. А то – как это называется? Ведь я ж без денег работаю, и мне денег не надо. Да! Не надо! Но мне нужен результат… а его-то как раз и нет. Нету-у-у… (плачет). А что я могу поделать? Послали вот сегодня в подъезде каком-то щиток посмотреть, отремонтировать. Захожу, а там – темнота, страх, жуть! Еле его отыскал, а там – тоже жуть, провода все прогнившие, перепутанные, грязные – мрак! Как там разберешься-то? Ну, я дернул за какую-то пимпочку, а оно – ка-ак даст! Аж искры посыпались. Сам чуть не обуглился. Одно хорошо – что я в калошах был, тем только и спасся, должно быть. А щиток-то весь расплавился, провода спеклись – о! (махает рукой). И что теперь спрашивается? Правильно, вместо того, чтоб денечек в плюс себе записать, отчитаться в общественно-полезном труде, я ж теперь выходит еще и вредитель. Весь щиток теперь меняй, и провода… У-у-у… (плачет).
Михалыч (хлопает его по плечу). Ну-ну, будет уж, Толяныч, убиваться-то, хватит, аж смотреть на тебя тошно. На вот – выпей лучше (подносит ему стакан, наполовину наполненный водкой) легче станет, точно, я тебе говорю.
Чувайс. Спасибо, Михалыч, но я же не пью. А за заботу спасибо.
Михалыч. А чего так? Больной чегой-то, а?
Чувайс. Да нет, не привык просто.
Михалыч. Что за упущение такое? Как-так? Надо, брат, привыкать, без этого у нас, брат, никуда – верно я говорю, Пашыч?
Пашыч (кивает). Ну-так! Естесссно. За это и выпьем (поднимает стакан).
Михалыч вкладывает стакан в руку Чувайсу, чокается с ним и Пашычем, все выпивают. Чувайс весь кривится и тянется за огурцом.
Михалыч. О-х-х-хо-р-рошо пошла! (хлопает Чувайса по плечу) Ну, Толян, молодец! Огурчиком закуси, закуси, ага. Ну? Как?
Чувайс молчит, кривится, мычит чего-то.
Михалыч. Понял: не распробовал еще. Ну, это дело поправимое, да, Пашыч?
Пашыч. Ну-так! Естесссно. За это и выпьем (снова разливает водку по стаканам).
Чувайс. О, прошу вас, не так быстро, дайте отдышаться. И вообще, мне пить не положено, да и не на что, собственно. Я же зарплату не получаю…
Михалыч. А нам для хорошего человека водки не жалко, нам для хорошего человека вообще ничего не жалко! Да, Пашыч?
Пашыч. Ну-так! Естесссно. За это и выпьем!
Михалыч. О! Пашыч дело говорит. Давай, Толян, будем здоровы!