Полина. Неужели вы думаете, что я бы спустилась к вам, не смыв с себя это…
Чащин. Вам надо уехать, Полина. Вы стали поступать вопреки самой себе. Это пройдет. Для начала, вам надо уехать, сменить обстановку.
Полина. А разве можно уехать от самой себя?
Чащин. А разве можно оставаться под одной крышей с тем, кого презираешь, и задыхаешься от отвращения?
Полина. Вы правы, Боря, я уеду, сегодня же.
Чащин. Хотите еще рому?
Полина. Нет. Я должна это сделать… осознанно.
Полина поднимается и идет к лестнице, начинает подниматься по ступенькам. Борис смотрит перед собой на стол, перебирает пальцами колоду карт. Жонглирует ими. Карты сыплются веером. Снова жонглирует. Они ложатся ровной стопкой. Наверху вновь слышатся шаги. В коридоре появляется администратор. Его лицо заклеено пластырем. Чащин при виде его резко швыряет карты, затем как бы подбирается, успокаивая себя. Сжимает и разжимает кулаки, словно у него в руках экспандеры. Хмуро смотрит перед собой. Администратор спускается вниз, смотрит то на бутылку, то на Чащина. Он без очков. Близорукость и пластырь на щеке делают его как бы еще более жалким. Инструктор продолжает смотреть перед собой, не удостаивая его вниманием.
Администратор. Мне, право, неловко. Магазин закрыт. У вас не найдется выпить взаймы?
Чащин. Вы, я вижу, не последовали моему совету?
Администратор. О чем это вы?
Чащин. Все о том.
Администратор. А-а, значит, она вам все рассказала.
Чащин. Во всех подробностях.
Администратор. Что ж… дело ее.
Он направляется к лестнице, чтобы уйти. Чащин вскакивает со стула.
Чащин. Нет, уж… постойте. А теперь послушайте, что я вам скажу.
Администратор. Хорошо, я слушаю.
Чащин. Вы пожизненный неудачник. И напоминаете мне клопа, напившегося крови. Ведь вам, ползающим, время от времени, нужно подпитывать свои неудачи чьей-то кровью.
Администратор. Позвольте узнать, а какой у вас критерий распознавания неудачника?
Чащин. Очень простой. Жалобы на жизнь, не мужское поведение, злоба, замаскированная под недовольство, ну и пакости, там разные…
Администратор. Может быть я и неудачник. Но я, по – крайней мере, не бегу от своих неудач на край света, не спасаюсь в горах.
Чащин. Лучше уж жить в горах, чем как вы травить людям жизнь в городе.
Администратор. А вам не приходило в голову, что я просто могу любить Полину?
Чащин. Такие как вы на любовь не способны.
Администратор. Откуда вы знаете, на что я способен, а на что нет?
Чащин. Ваша любовь – холуйство. Унижаться, пресмыкаться, выпрашивать. Вот и вся любовь.
Администратор. Что ж, спасибо. Предпочитаю услышать о себе правду.
Администратор поворачивается спиной к Борису и собирается уйти.
Чащин. Постойте, вы же хотели выпить?
Администратор. Уже передумал.
Чащин. А все-таки, выпейте.
Администратор колеблется на месте. Чащин быстрыми движениями наливает в стакан рома, подходит к администратору и выплескивает ему в лицо.
Чащин. Это тебе за Полину, мразь.
Борис отходит к столу и садится. Администратор стоит на месте, жмурит глаза, которые жжет от спиртного, затем учащенно моргает. Капли текут по лицу. Наконец, он поворачивается к лестнице и идет наверх. Борис сидит за столом. Он становится задумчив. Подпирает голову рукой и произносит в зал:
Чащин. Жалость. Вот уж действительно палка о двух концах. Как ловко можно ей орудовать. И как подло. Один используют ее как уловку, чтобы заарканить добычу. Другая попадается в эту петлю.
И ничего общего эта жалость не имеет с добротой.
Наверху в комнате Полины открывается дверь. Выходит Полина во всем черном. Чащин смотрит на нее. На ней черный кожаный плащ, черный берет, высокие черные сапоги, в руке кожаная сумка с вещами. Она ставит сумку на пол, вставляет ключ в замочную скважину. Слышно позвякивание и поворот ключа. Борис отводит взгляд от Полины и смотрит на край стола. Полина закрывает дверь, берет сумку, идет по коридору. Ее шаги гулко отдаются, слышна цокающая размеренная дробь каблуков. Судя по шагам, она спокойна. Борис слегка нервничает. Он то складывает руки на стол, то начинает что-то смахивать со стола. Полина медленно спускается по лестнице в холл. Борис замирает, прислушивается, словно считает ее шаги. Когда она подходит к столу, он поднимается с места. Она смотрит на него с грустной улыбкой, ставит свою сумку на пол. Борис улавливает это движение, которое, быть может, должно послужить для него каким-то сигналом, призывом к чему-то.… Но он растерянно смотрит на нее.
Чащин. У меня мотоцикл, но он без коляски.
Полина. Спасибо, Боря, я доберусь.
Полина медленно поднимает правую руку, в которой поблескивает брелок с ключом. Борис в ответ подносит к ее руке ладонь. Оба смотрят друг другу в глаза. Пауза. Наконец, она кладет ключ в его ладонь. Он сжимает руку.
Полина. Прощайте, Боренька. Всего вам доброго.
Чащин. Будьте счастливы, Полина.
Полина берет сумку и уходит. Борис смотрит ей в след, затем усаживается к столу. Его взгляд какой-то отсутствующий. Выражение лица опустошенное. Он опирается локтем правой руки о стол, разжимает руку, в которой поблескивает брелок с ключом. Брелок раскачивается в его пальцах. Борис смотрит на него.
Чащин. А может и мне отсюда уехать? Плюнуть на этот покой и уехать? Покой.… А не поздно ли? Как это там? «Жажда покоя убивает страсть души, а потом идет, ухмыляясь, в погребальном шествии».
Дверь открывается и входит режиссер. Он промок под дождем. Опускает капюшон куртки, стряхивает с себя капли дождя. В руке у него бутылка водки.
Чащин. Ого! Чего это вы? Расстроились из-за непогоды?
Режиссер. Не хочу отставать от Гарика.
Чащин. А где он, кстати?
Режиссер. Раздает автографы возле сельсовета.
Чащин. Самое место. А вы чего отстаете?
Павел Егорович пододвигает кресло, усаживается к столу.
Режиссер. Я человек незаметный.
Чащин. Такова участь режиссера?
Режиссер. Возможно. Вот сниму свой четырнадцатый фильм и вообще уйду на покой.
Чащин. Устали от режиссуры?
Режиссер. И от нее тоже.
Чащин. Тогда почему бы не остановиться на тринадцати?
Режиссер. Чертова дюжина. Я, знаете ли, суеверен.
Чащин. Что ж, выпьем. Уж извините, я не смешиваю.
Инструктор наливает себе в стакан ром, режиссер водку.
Режиссер. За что?
Чащин. За ваш четырнадцатый фильм.
Они подносят стаканы, чокаются, затем пьют.
Режиссер. К тому же, если откровенно, я еще не потерял надежду
что-то попытаться изменить, поправить…
Чащин. В своей жизни?
Режиссер. Нет. Это поздно. Я уже старик.
Чащин. Ага. Значит, пытаетесь улучшить сей мир?
Режиссер. Как это не наивно, но это так. Без этой надежды творчество лишено всякого смысла.
Чащин. И потому вы снимаете фильм о жалости?
Режиссер. А вы, Боря, злой человек.
Чащин. Злой? Это почему?
Режиссер. Злой, не претворяйтесь.
Чащин. И не думаю. Только в чем же моя злоба?
Режиссер. Может, выпьем?
Чащин. Действительно. Как это там у классика: «Что-то мы стали трезвы для такого разговора».
Режиссер наливает себе водку, инструктор ром.
Режиссер. За что?
Чащин. За ваш последний шанс.
Режиссер. За мою лебединую песню.
Чащин. Вот именно.
Они пьют уже не чокаясь, как на поминках. Смотрят друг на друга настороженно.
Режиссер. Хотите, я расскажу историю вашей жизни?
Чащин. Свою историю я знаю и без вас.
Режиссер. Не сомневаюсь. Но я мог бы ее дополнить. Знаете ли, некоторые штрихи.
Чащин. Любопытно послушать.
Режиссер. А вы будете меня поправлять.
Чащин. Согласен.
Режиссер. Вы бывший спортсмен-разрядник. В чемпионы как-то не выбились…
Чащин. Ну, не всем же дано.
Режиссер. Слаломом вы занимались или прыжками с трамплина. Суть не в этом.
Чащин. А в чем?
Режиссер. Главное, что вы однажды сломались. Утратили веру в себя. Быть может, причиной тому тяжелая травма, я не знаю. Но вы сдались, перестали бороться…
Чащин. С кем не бывает.
Режиссер. Словом, ваша карьера пошла на слом.
Чащин. Досадно.
Режиссер. Еще бы. Не думаю, чтобы у вас были проблемы с алкоголем. Вы человек умеренный.
Чащин. Вот как?
Режиссер. К тому же ваши друзья-коллеги, полагаю, не оставили вас в трудную минуту. Быть может, вам предложили работу детского тренера. Но это занятие не для вас, поскольку у вас нет терпения.
Чащин. Возможно.
Режиссер. И вы сбежали сюда в лес, устроились инструктором, нашли себе тихое местечко и маленькие радости, вроде вот этого кубинского рома…
Чащин. Да, когда люди кругом надрывались, я облюбовал ром, и еще вот эту печку вместо всех благ цивилизации. Славно, славно…
Режиссер. Грустно.
Чащин. Вы еще забыли сказать, что я срываю низменные удовольствия, и предаюсь утехам с приезжими одинокими женщинами, либо с неверными женами. Правда, теперь уже реже…
Режиссер. Думаю, вы ведете, вели не очень разборчивую половую жизнь. И ваши дети рассеяны по свету.
Чащин. А вот это вранье. У меня всего один сын.
Режиссер. Кроме того, вы опасный человек и дурно влияете на окружающих людей.
Чащин. Это на кого?
Режиссер. Полина уехала, ничего не сказав. Думаю, вы к этому, так или иначе, причастны.
Чащин. А еще я причастен к войне в Ираке, к гибели принцессы Дианы, к забастовкам шахтеров в Польше.
Режиссер. Не жонглируйте словами. Лучше скажите, правдивая ли картина получилась?
Чащин. В общих чертах, хоть и очень неприглядная.
Режиссер. Что ж, как говорится, чем богаты.
Чащин. Выпьем за вашу проницательность.
Каждый наливает спиртное себе в стаканы. Молча пьют.
Чащин. А теперь позвольте, я вам расскажу вашу историю.
Режиссер. Что ж, любезность за любезность.
Чащин. Вы сняли тринадцать фильмов. Удачными они были, нет ли. Не мне судить.
Режиссер. Отчего же?
Чащин. Я их не видел, либо не помню.
Режиссер. Ладно, проехали.
Чащин. После первого фильма вы считали себя талантом, но еще не мастером. Словом, уже не юноша, но и еще не муж.
Режиссер. Так и было. А дальше?
Чащин. На втором фильме, я думаю, вы еще набирались опыта. Зато своим третьим, а может и четвертым фильмом вы пытались покорить мир. Мир кинематографа. Заявить о себе в полный рост. Но ничего у вас не вышло.
Режиссер. Не вышло. Пусть так.
обои .