Марта входит в гостиную, бросает пальто на кресло, включает свет, идет в ванную. В момент, когда вода начинает литься в ванну, Якуб просыпается. Садится на кушетке, осматривается с отсутствующим видом. Трет лицо руками, волосы растрепаны, висят прядями. Марты выходит из ванной и не глядя на мужа подходит к бару. Наливает большую порцию алкоголя. Стоя спиной к Якубу, обращается к нему, говоря с усилием.
Хочешь выпить?
ЯКУБ. Который час?
Марта подходит, сует ему в руку полный стакан и садится в кресло.
МАРТА. Без четверти шесть.
ЯКУБ (морща брови). Я спал десять часов?
МАРТА. Ты не спал прошлую ночь, к тому принял двойную дозу сильного лекарства. Я думала, ты не проснешься до завтрашнего утра, у тебя, я вижу, сильный организм. Послушай…
ЯКУБ. У меня кружится голова и…
МАРТА. Замолчи и слушай. Я все уладила. Все, понятно? Это Шимон сбил того ребенка. Не ты… сукин сын…
Начинает плакать, швыряет стакан в стену, Якуб смотрит на нее, раскрыв рот.
Ты понял?! Ее родителей нашли. Ей было четыре года… (Говорит, продолжая плакать.) На кузове, даже после удара о дерево, остались следы твоего наезда на нее. Наезда Шимона… Понятно?! (Одновременно плачет и кричит.) Он бросил ее в багажник… (Теперь уже кричит истерически.) …потому что был в шоке… А потом покончил с собой, разбившись!!! Так все произошло! Понимаешь?.. Так было… Только так… И так останется!!!
ЯКУБ. Марта… но ведь…
МАРТА. И если когда-нибудь ты скажешь, что было иначе… кому бы то ни было… даже во сне… я тебя убью. Убью, ты понял???!!!
Марта вскакивает с кресла и очень сильно бьет Якуба, сначала левой рукой, потом правой. Затем отступает, как бы удивленная своими действиями. Якуб абсолютно никак не реагирует. Тогда Марта разражается плачем, который, после еще трех ударов по щекам и виску Якуба, переходит в вой раненой волчицы. Она начинает его бить кулаками по голове, лицу – которое Якуб старается прикрыть руками, – по всему телу, при этом она воет, кричит и плачет. Якуб принимает удары сжавшись в клубок. Перестав его бить, Марта опускается на колени рядом с кушеткой, по ее совершенно спокойному лицу стекают крупные слезы, а дыхание глубокое и судорожное.
Ты… тряпка… Ты убил двоих детей… Одного – в течение секунды, а другого – убивал двадцать два года. А я, глядя на его тело… и на родителей девочки… сказала: он всегда ездил как угорелый… когда был пьян… До чего же мы дошли… Нравственный маяк народа… и главный редактор глянцевого таблоида… И так все останется… или я тебя убью… а потом себя…
В ее голосе нет ни истерии, ни экзальтации, или преувеличения – есть только сгусток мрачной правды. И он это знает. Марта встает, странным, мягким жестом кладет ладонь на щеку Якуба, все еще стоящего в защитной позе, словно собирается его приласкать. Потом отступает, безвольно опускает руки вдоль туловища и, стоя рядом с кушеткой, продолжает.
Я ничего не понимаю… но… кажется… я все же тебя люблю…
Выходит из гостиной. Слышны ее шаги по лестнице, когда она поднимается наверх. Якуб остается один. Он сидит на кушетке, секунд двадцать зритель видит его неподвижную спину и затылок.
Затемнение.
СЦЕНА 11
Квартира Теодора на седьмом этаже стандартного жилого дома. Шесть недель назад, узнав о гибели Шимона и трупе, найденном в багажнике, он разговаривал с Мартой и за полминуты понял, что она рассказывает неправду. Но до истины докапываться не стал, зная, что она сама обнаружится. Теодор занят своими будничными холостяцкими дела. Звучит хриплый сигнал домофона. Теодор подходит к нему, выйдя из туалета и застегивая брюки. Поздний вечер.
ТЕОДОР. Слушаю… Разумеется… Я как раз завариваю кофе, тебе тоже заварить?.. Хорошо, я помню… Лифт работает от второго этажа… Как хочешь, желаю тебе приятно взбираться по лестнице…
Отходит от домофона, быстро моет руки, ставит чайник на газ, идет в комнату, садится в обтрепанное кресло рядом с облезлым диваном и, ковыряя ногтем в зубах, ожидает Марту. Раздается стук в дверь, звонок в квартире Теодора испортился три года назад.
Входи, Марта, открыто. (Говорит, не вставая с кресла.) Снимай пальто и входи, я в комнате.
Через семь секунд Марта входит. По ее лицу Теодор понимает, что она пришла не о погоде разговаривать.
Присаживайся… сейчас будет кофе.
Марта садится на стул у письменного стола. Теодор тем временем что-то выковырял из зуба и вытер руку о штанину. Именно эта деталь дает Марте силы для того, чтобы начать разговор.
МАРТА. Я думала, что сама справлюсь, очень старалась, но это безнадежно… Даже время не помогло…
ТЕОДОР. В таком случае тебе придется…
Слышится свист чайника, Теодор встает, идет на кухню.
Тебе крепкое или очень крепкое?
МАРТА. Очень…
ТЕОДОР. Я сейчас вернусь.
Входит в кухню, насыпает кофе в кружки и заливает водой из чайника. В момент, когда он берет кружки в руки, на пороге появляется Марта и робко говорит.
МАРТА. Можно, мы здесь поговорим?
ТЕОДОР. Тебе нравится моя кухня?
МАРТА. Она очень запущена и скверно оборудована… и я очень ее люблю… (Тепло улыбается.)
ТЕОДОР. Ну тогда рассказывай все… или выпей кофе и… немного посплетничаем.
Оба садятся на стулья возле стола.
МАРТА. Говорят, ты самый лучший психиатр…
ТЕОДОР. А тебе известен прибор, которым это измеряется?
МАРТА. Как утверждают, ты способен разговаривать с теми, кто считает, что оказались в аду…
ТЕОДОР. Иногда мне это удается.
МАРТА. Я ценю твою скромность, но сейчас мне нужна правда.
ТЕОДОР. Хочешь правду?.. За полчаса до твоего прихода мне позвонили из больницы… Пациент, с которым я, наверное, часов сто проговорил о том как освободиться от ада, угнездившегося в его мозгу… влез в ванной на табурет, завязал на своей шее бельевой шнур, эластичный и крепкий, старательно привязал его к двум солидным оконным ручкам, а потом вскрыл себе вены на шее и на обоих запястьях. Только после этого он оттолкнул ногами табурет. Не представляю, откуда он взял бритвенное лезвие, но ведь ад хитроумен. Когда я узнал об этом, то приготовил себе бутерброды с рыбным паштетом. Вот тебе моя правда, а теперь рассказывай свою.
МАРТА. Якуб уже шесть недель не выходит из дому…
ТЕОДОР. Знаю…
МАРТА. Рассматривает старые фотографии… При этом улыбается и одновременно плачет… Все это выглядит довольно дико…
ТЕОДОР …
МАРТА. Поначалу, когда мы прощались с Шимоном и на самих похоронах, он вел себя нормально… а потом…
ТЕОДОР. Что потом?
МАРТА. Почти не моется, мне приходится самой менять ему белье, чтобы не воняло. Может часами сидеть наверху у погасшего камина, или уставившись на аквариум. Иногда на целый вечер запирается в туалете… Я убрала из ванной веревки, шнуры, ножницы, большие пилки… Как-то раз, вернувшись из магазина, застала его лежащим рядом с Кактусом на его подстилке… Они спали, прижавшись друг к другу, как два человека… или как две собаки… Тогда я заплакала в первый раз с того вечера после похорон… Он буквально рассыпается… медленно… как песчаный домик… и я не знаю, можно ли это остановить… Мне пришлось взять отпуск в редакции, чтобы ухаживать за ним…
ТЕОДОР. Что ты ему даешь?
МАРТА ..?
ТЕОДОР. Какие даешь ему лекарства?
Марта достает из кармана пальто коробочку и бросает ее на стол, – они сидят за ободранным кухонным столом с круглыми следами от горячей посуды.
И давно он это принимает?
МАРТА. Около месяца.
Теодор встает с коробочкой в руке, выходит из кухни, идет в туалет. Слышен шум спускаемой воды. Возвращается, сминает в руке пустую коробочку и бросает ее в мусорную корзину.
ТЕОДОР. Кто тебе это дал?
МАРТА. Знакомый врач.
ТЕОДОР. Застрели его… но сначала послушай. Сейчас я тебе кое-что скажу. Не как психиатр, а как человек… друг твоего мужа. Если бы ты кормила его этой гадостью еще несколько недель… две… может, три… его мозг превратился бы в губку, пропитанную мыльной пеной от ежемесячного купания снежного человека, страдающего синдромом Дауна. Ее потом можно было бы выжимать. Я могу тебе помочь. Могу помочь Якубу, если ты сейчас расскажешь мне, что в действительности произошло шесть недель тому назад.
Один, потом второй глубокий вдох и короткий взгляд в лицо человека, холодное спокойствие которого не дает никакой уверенности, кроме одной – жизнь должна основываться на правде.
МАРТА. Он записывал программу на телевидении… нет, выступал в прямом эфире. Потом выпил немного коньяку… Когда я смотрела его передачу, пришел Шимон… хотел взять машину и денег. Был пьян… Мой «Мерседес» стоял в мастерской. Мы ссорились… потом он пошел наверх. Якуб, возвращаясь с телевидения… убил ту девочку. Наехал на нее на повороте… положил тело в багажник и приехал домой. Оставил открытую машину у входа. Когда я ее увидела… на ней были грязные тенниски и порванный на рукаве свитер… все остальное – кровавое месиво… я забыла о Шимоне… Пока мы с Якубом разговаривали в кухне, он потихоньку спустился и уехал с трупом в багажнике… Для полиции и ее родителей было очевидно, что это он ее сбил… спрятал в багажник, а потом сам врезался в дерево. В крови у него был алкоголь и наркотики. И мы так оставили… Нам казалось… мне казалось… – потому что Якуб вел себя тогда как манекен в витрине горящего магазина… – что это единственный выход в сложившейся кошмарной ситуации. Но кошмар не имеет ни выходов… ни оттенков. Он – замкнутое целое. Как черный бриллиант, или капля смолы, в которой ты застываешь по неосторожности… Потом всякие репортеришки писали… «Пьяный наркоман убивает ребенка…» «Четырехлетняя жертва испорченного деньгами двадцатилетнего плейбоя…» «Отпрыск двух телевизионных звезд приводит в исполнение двойной смертный приговор…» «Увлек за собой в преисподнюю невинного ребенка…» И тогда Якуб пришел в отчаяние… Я знаю, что мы это заслужили, но помоги нам… если сможешь.
ТЕОДОР. То, что с ним происходит, называется… впрочем… неважно… Ты давала ему какой-нибудь алкоголь до… этих таблеток?
МАРТА. Нет.
ТЕОДОР. А уверена, что он ничего не пил за этот месяц?
МАРТА. Наверняка не пил. Это странно, но он не хотел даже когда пила я.
ТЕОДОР. Ничего странного…
Встает, выходит из кухни, возвращается через двадцать секунд.