ЯКУБ (отвечает быстро, не раздумывая). Что все обнаружится… и я окажусь в тюрьме. Смешно… правда?
ТЕОДОР. Нисколько. Что ты думал тогда о Марте? Что к ней чувствовал?
ЯКУБ. Думал, что все это из-за нее. Не знаю почему. Ненавидел ее… Но теперь уже нет…
ТЕОДОР. Я буду приходить к тебе каждый день. Постепенно мы начнем отменять лекарства. Ты будешь чувствовать себя все хуже. А когда совсем их отменим, тебе будет очень плохо… и ты станешь как тряпка… или обмылок в раковине общественного сортира. Тогда больше всего на свете ты захочешь получить лекарства, или алкоголь… и не притронешься ни к тому, ни к другому. Ты начнешь очень страдать, и все будет не так, как прежде. Но появятся и плюсы. (Улыбается.) Может, закончишь книгу. Если сумеешь закончить, она получится очень глубокой. Правда. У тебя есть какое-нибудь название для нее?
ЯКУБ (несколько мгновений интенсивно раздумывает). «Вверх по водопаду…»
ТЕОДОР. Очень красиво. Я серьезно.
ЯКУБ. А как все это выглядит? Скажи правду.
ТЕОДОР. Правда очень жестока, Якуб, а жизнь весьма эластична – в этом юмор ситуации. Иногда этот юмор бывает грустен. Ты хочешь, чтобы я правду отделил от жизни. Это – все равно, что тигра отделить от полос на его шкуре. Чистая бессмыслица… Но я тебе скажу, – только учти, что это голая теория. (Молчит несколько секунд, потом продолжает.) Ты – человек благородный и честный… Идешь и во всем признаешься … Во всем. Но, во-первых, теперь тебе уже никто не поверит. Решат, что тронулся и решил защищать доброе имя сына. И ничего ты не добьешься, зато можешь немало потерять. Если тебе поверят, наверняка потеряешь. Хотя, возможно, ты действительно готов дорого заплатить за эту твою чистую совесть. Но тогда и другим придется платить… например, Марте. Не хочу сейчас строить дальнейшие предположения, но несомненно будет еще что-нибудь во вторых, в третьих и в четвертых. Но, невзирая на все сказанное, ты можешь начать борьбу. В этом случае я пожелаю тебе успеха, хотя от души не советую. Потому что тогда жесткая правда растопчет твою эластичную жизнь. И есть другой вариант… Ты хитер и изворотлив, оставляешь все, как есть. Тогда до конца жизни… время от времени ты будешь себя чувствовать последней скотиной. Грязной скотиной… Но так будет лучше для всех. Поверь, я знаю что говорю, хотя все эти рассуждения – чистая теория… как десять заповедей. Хорошо, что они существуют… но представь себе человека, который всегда им следует. Он только вызовет ненужное замешательство, ибо жизнь уже давно одержала победу в борьбе с заповедями.
Якуб слушает Теодора очень внимательно.
СЦЕНА 13
Спустя четыре месяца.
Гостиная в доме Поганов. Марта, в длинном свободном платье, босая, занята поливкой цветов. В руке у нее белый, фарфоровый кувшин. Она переходит от горшка к горшку, подливая воду в каждый из них. Звучат мягкие аккорда битловского „Because“. Кактус лежит на ковре и смотрит на Марту. Звучит сигнал домофона. Марта ставит кувшин на подоконник и выходит в прихожую. Берет трубку домофона.
МАРТА. Слушаю? … Привет, Теодор, входи.
Вешает трубку, нажимает кнопку, открывающую входную калитку. Возвращается в гостиную и завершает поливку цветов. В гостиную входит Теодор. На нем светлый пиджак, который не гармонирует с коричневыми брюками и черными замшевыми ботинками. В руке небольшой сверток в пестрой бумаге, перевязанный красной лентой. Не дожидаясь приглашения, он садится в кресло, сверток кладет на лавку.
ТЕОДОР. „Abbey Road“?.. (Кивает в сторону громкоговорителей, укрытых за густыми вьющимися растениями, достигающими потолка.)
МАРТА. Да. (Придвигает один из горшков ближе к оконному стеклу и поворачивает его так, чтобы более красивые листья были видны от входа в гостиную. Вытирает руки о белое полотенце, переброшенное через плечо.)
ТЕОДОР. Я этого не слышал лет двадцать…
МАРТА. У нас новая кофеварка, кофе получается великолепный. Хочешь попробовать?
ТЕОДОР. Лучше завари прямо так. В большую кружку.
Марта выходит на кухню. Теодор тем временем снимает пиджак и вешает его на спинку кресла. Марта возвращается и садится в другое кресло, у противоположного конца лавки.
Якуб еще не вернулся?
МАРТА. Должен был вернуться еще два часа назад. Я звонила в аэроклуб, сказали, что он уехал в четыре. (Теодор бросает взгляд на часы.) Сегодня у него был первый прыжок. Я говорила с инструктором, он в восторге… Ваш муж – настоящий мужик. Перед самым прыжком рассказал анекдот о парашютисте, который, уже падая, обнаружил, что у него за спиной футляр от виолончели…
ТЕОДОР. Первый прыжок в сорок шестой день рождения… Да, это производит сильное впечатление…
МАРТА (трогает пальцами сверток, лежащий на лавке). Не забыл… Что там такое?
ТЕОДОР. Сюрприз.
МАРТА. Мне-то мог бы сказать.
ТЕОДОР. Нет. Придется подождать.
МАРТА (смотрит на него с упреком). Который час?
ТЕОДОР. Без пяти семь.
МАРТА. Я начинаю в самом деле беспокоиться. От аэроклуба до нас сорок минут езды.
ТЕОДОР. Вернется…
МАРТА (достает из лежащей на лавке пачки «Мальборо» сигарету, закуривает). Как его состояние?
ТЕОДОР. Ты его жена, тебе лучше знать… Вот ты и расскажи.
МАРТА. Когда-то я его лучше знала, а теперь у меня впечатление, будто я живу с чужим человеком. Ночи напролет просиживает у компьютера. Несколько дней назад закончил книгу, но постоянно что-то в ней поправляет. А днем спит или бродит по лесу с Кактусом. Уже месяц ездит каждый день в этот чертов аэроклуб. Записался на два курса – парашютный и планерный…
ТЕОДОР. …Хотел еще летать на дельтаплане, но ему не разрешили. Сказали, что это уже слишком.
МАРТА. Не знала… А со мной почти не разговаривает. Только сказал вчера, что ему больше не нужно с тобой встречаться.
ТЕОДОР. Это правда. Во всяком случае, как с его психиатром. Мы дошли до самой стены… но и это все равно дальше, чем я рассчитывал. Подобные вещи делать не рекомендуется, если знаешь пациента много лет, но только в нашем случае не было другого выхода. Теперь мы могли бы вернуться к системе отношений под названием – два старых приятеля, но… это уже невозможно…
МАРТА. Почему же?
ТЕОДОР. Потому что за последние месяцы он меня возненавидел… В подлинном и полном смысле этого слова. При нашей ситуации это нормально. Это, в частности, помогло ему собраться с силами. Ничто не исчезает не только в природе. В мозгу и в чувствах тоже… Ничто не достается даром.
МАРТА. А это правда, что… (Из кухни доносится свист чайника. Марта выходит из гостиной. Возвращается с подносом в руках, на котором несет две кружки с кофе, сахар и молоко. После первого же глотка Теодор испытывает блаженство, Марта же кривится, поскольку не любит кофе заваренное в кружку.) А правда, что вы принимали какие-то наркотики?
ТЕОДОР (усмехается, будто услышав остроумный анекдот). Два раза. Только это был не наркотик, а… ну, в общем – некое средство. Что-то вроде старого ЛСД, но лучше и немного мягче.
МАРТА. Это было необходимо?
ТЕОДОР. Ты мне доверяешь или это тебе только казалось?
МАРТА. Доверяю.
ТЕОДОР. Необходимо не было, но полезно было. Больше помогло, чем навредило. (Перестает улыбаться, видя, что Марту не занимают остроумные анекдоты с печальным концом.) Просто иной раз бывает так, что можно только…
Слышно, как отпирается и захлопывается входная дверь. Спустя мгновение входит Якуб. На нем темно-синий спортивный костюм и белые кроссовки. Он выглядит совершенно иначе, чем в предыдущих сценах. Закатанные рукава открывают сильные, мускулистые руки.
ЯКУБ. Привет.
ТЕОДОР. Привет.
Якуб выходит в кухню, откуда через несколько секунд доносится его голос.
ЯКУБ. Хочешь минералки?
ТЕОДОР (в сторону кухни). Нет, спасибо. Я уже пью кофе.
Якуб возвращается в гостиную с бутылкой минеральной воды и стаканом в руках. Садится в кресло. Марта немного раньше легла на кушетку и пультом включила телевизор, на экране которого появились десять потных американских баскетболистов и зазвучал взволнованный голос комментатора, восхищенного их профессионализмом. Два очередных очка, добытых Джорданом совпадают по времени с последними аккордами песни „Her Majesty“, завершающей диск „Abbey Road“. Теодор придвигает пестрый сверток, лежащий на лавке, в сторону Якуба.
Желаю всего самого, самого, старик…
Якуб наливает в стакан воду, выпивает в три больших глотка, ставит стакан на столик. Смотрит на яркий сверток, потом на Теодора. В его взгляде – непритворное удивление.
Сорок шесть…
ЯКУБ. Совсем забыл…
ТЕОДОР. Разверни.
ЯКУБ (развязывает красную ленту, разворачивая бумагу тихо говорит). Но это означает, что твой был неделю назад…
ТЕОДОР. Да уж, тебе не скрыть, что ты, сопляк, моложе меня на целую неделю. Так было всегда.
ЯКУБ. Извини… Чувствую себя по-дурацки… Вот чертовщина…
ТЕОДОР. Прекрати ныть и посмотри наконец, что в свертке.
Якуб срывает бумагу, открывает коробку и достает бутылку виски „Johnny Walker”. Удивленно смотрит. Марта отрывает взгляд от телевизора и внимательно смотрит на мужчин. Несмотря на явственное напряженное ожидание, в поведении всех троих ощущается атмосфера, которая обычно царит среди людей, которые давно и хорошо знают друг друга. Формы и условности теряют свое значение.
ЯКУБ. «Ян Бродяжка»? А почему, собственно, нет?.. (Смотрит на Марту.) Выпьешь с нами?
МАРТА. Нет. Что-то не хочется. Может, и вам пока отложить?
Якуб встает, идет на кухню. Возвращается со стаканом в руке, таким же, как тот, из которого он пил минеральную воду. Открывает бутылку. Наполняет оба стакана до половины. Марта смотрит телевизор. В момент, когда они берут в руки стаканы, она переключает канал. Появляются два политика и один журналист, которые с серьезным видом посредством умных слов выражают заботу о благоденствии страны.
ЯКУБ (к Теодору). Старт академический или традиционный?
ТЕОДОР. Академический.
ЯКУБ. За что пьем?
ТЕОДОР. За то, чтобы не напиться вусмерть. (Поднимают стаканы. И выпивают все содержимое стаканов. Теодор морщится, Якуб улыбается.)
ЯКУБ (к Марте). Ты не сделаешь нам бутерброды? (Марта выключает телевизор, встает и выходит на кухню.)