Импресарио. (Восторженно подхватывает.) Как голос способен так страдать и плакать?
Директор МО. (Порывисто протягивает руку Импресарио.) Как хорошо, что Вы здесь, Вальтер. Хотел пожелать Марии удачи перед спектаклем, но опоздал. Бог – свидетель.
Только теперь Импресарио осознает, кто перед ним. Директор МО ухватисто берет кресло, пододвигает его к другому креслу, садится напротив Импресарио и кладет руку на его колено. Зеркало начинает волноваться, закатывать глаз и дребезжать светом.
Зеркало. Зря ты, рампа, дремлешь, ведь героев театральных подмостков ты любишь не меньше Примадонн.
Рампа, послушная увещаниям Зеркала, освещает просцениум и два кресла на нем.
Ты же видишь, как наши герои начинают сражаться по правилам, которые они сами против себя и придумали. Ведь для них театральные подмостки никак не меньше самих подмостков истории.
Давай и мы всмотримся в театральный мир, где правда жизни отражается во мне фальшью лицедейства. Оставим приговоры и уловки наших героев на суд истории, которую уже давно заменили точкой зрения.
Импресарио. (Нервно смеется.) Рудольф, если бы я Вас не знал, то подумал бы, что к нам явился сам Призрак Оперы. Вы уверены, что Мария захочет Вас пустить в свою уборную? (Снимает со своего колена руку Директора МО.) Не гладьте меня, я не девушка. Возьмите кресло и поставьте его на место. А может, Вам лучше подождать мадам Каллас за дверью?
Директор МО встает, ставит кресло на место и садится.
Директор МО. Оставьте, Вальтер, Ваши глупые шуточки.
Импресарио. Какие шутки? Скажите, Рудольф, после того, как Вы уничтожили Каллас, Вы все еще надеетесь на ее благосклонность? Что это: хватка, цинизм, отчаяние? Или вам, заправилам музыкального бизнеса, все позволено?
Директор МО. Я долго отстаивал ее перед попечительским советом… Импресарио. Не юлите. Вы сами превратили “Метрополитен” в свою империю, пуп земли с репертуаром, где Вам, громовержцу, одному позволено казнить иль миловать. Говорят, что вы ввели в театре устав, как в армии.
Директор МО. (Подавляя раздражение железной хваткой. Порывисто.) Вальтер, помогите мне!
Импресарио. Куда же подевалось Ваше всемогущество или у Вас деньги закончились?
Директор МО. Не набивайте себе цену. Только Вы, Вальтер, можете мне помочь: Нью-Йорк ждет Марию – лучшей Тоски не было, и быть не может. Я уже договорился с Корелли и Тито Гобби.
Импресарио. Бедная Мария: опять выходить на сцену без репетиций и спотыкаться о хлам декораций.
Директор МО. (Гипнотизируя Импресарио.) Я сам в сомнениях. Вы правы тысячу раз. У нас и сегодня тяжелые времена. Я не могу открыто сказать Марии, что у нас не будет возможности предоставить ей ни одной репетиции, ни в костюмах, ни без костюмов.
Импресарио. Вы хитрец, Рудольф, и правильно все просчитали. Ее голос на излете. (Жестом изображает выстрел из ружья.) Теперь она – легкая добыча.
Директор МО. Хотите откровенно? Мне голос Каллас не важен – нужна ее слава, слава священной коровы, да и подобной Тоски никогда не было на сцене.
Импресарио. Может Вы лучше расскажете правду о том, как Вы зарезали эту самую священную корову?
Директор МО. Кто кого резал? Мы действительно были на ножах.
Импресарио. Что-то на Вас шкура целая.
Директор МО. Мария мстила мне, мстила, а не просто сердилась. В Милане, куда я приехал помириться с ней, она отменила “Травиату”, и в театре погасили все огни. Она это сделала только ради того, чтобы не встречаться со мной. Но сейчас мы давно простили друг другу наши обиды.
Импресарио. Не Каллас простила Бинга и Гирингелли: ее постигло страшное безумие любви.
Директор МО. Прекратите: все забыто. И Онассис, и провалы, и скандалы.
Импресарио. А я все помню. Мария тысячу раз мне рассказывала.
Директор МО. Не о том ли, что в 52-ом она была уродиной и никакой актрисой, а я рискнул и пригласил ее?
Импресарио. Но Энгель уверял обратное.
Директор МО. Что Энгель? Я кинулся во Флоренцию и сам увидел неуклюжую, безобразно толстую, слепую и пугливую домохозяйку, которая пыталась выдавить из себя Медею.
Импресарио. У вас же был подготовлен контракт…?
Директор МО. Америка бы мне не простила.
Импресарио. Причем здесь Америка? Вы просто узнали, что Менегини сказал журналистам: “Моя жена не будет петь в “Метрополитен”, пока ее возглавляет Бинг. Бинг – позор для театра”.
Директор МО. (Вскакивает с кресла. Кричит.) Ей еще многому надо было научиться!
Импресарио. (Вскакивает с кресла. Становится напротив Директора МО и тоже кричит.) А когда в Далласе “Медея” стала ее триумфом, когда Даллас помешался на Каллас, я представляю, как вы в отчаянии жрали свои неподписанные контракты.
Директор МО. Сядьте, сядьте, успокойтесь.
Оба возвращаются в кресла.
Импресарио. А почему на следующий год Вы не захотели “лишних хлопот”, приглашая ее? Ваши слова?
Директор МО. Зинка Миланова пела лучше всех.
Импресарио. За что ее и выгнали из Мет…
Директор МО. Не я, а Джонсон. Я ее пригласил и не ошибся. Нам, американцам, по вкусу не ваша психологическая достоверность, которую навязала оперному миру Каллас, а подлинный – большой стиль, который делает певицу Примадонной с большой буквы. А еще была и Тебальди, достойная самой Милановой.
Импресарио. С каких пор Вы стали американцем? Вы лучше вспомните: кто-то вам донес, что Мария Каллас похудела. Теперь вы были готовы на все, чтобы получить ее. Вы пишите письма, посылаете телеграммы, умоляете, требуете, обещаете золотые горы, вы выслеживаете ее, как дичь выслеживает охотник.
Директор МО. И я был прав: Каллас продалась за больший гонорар в Чикаго. Видите ли – ее не устраивал режиссер, она отказалась петь по-английски.
Мы даем ей кучу денег, а она их требует наличными еще до поднятия занавеса.
Импресарио. Бинг, я умру от смеха – Бог свидетель! Когда Мария сказала, что за Норму переплатить невозможно, вы ответили ей, что в “Метрополитен” поют лишь из-за любви к искусству, или за букет цветов?
Директор МО. Все вы врете! Почему вы не вспоминаете, как я бросился в Чикаго, как целовал ей ручки? Но унижения мои продолжались. Каллас не хотела платить деньги за уроки пения. Дело дошло до суда. Мы наняли лучших адвокатов, чтобы отмазать ее.
Импресарио. Она достойна была и большего.
Директор МО. Еще бы: она – Мария Каллас и мир должен следовать за ней.
Импресарио. Не за то ли Вы благодарили судьбу, что сумели отделаться от нее на глазах всего мира?
Директор МО. Не я ее уничтожил. Вы же сами продолжаете кричать, что, бросив своего бухгалтера, она прикончила свой голос.
Импресарио.
Эпилог
Время действия эпилога – 19 сентября 1977 – день отпевания Марии Каллас в греческой церкви Св. Стефана на улице Жоржа Бизе в Париже и ее похорон на кладбище Пер-Лашез.
Звучит тема смерти и разлуки из оперы “Тоска”. (Третий акт, Вторая сцена). Занавес открывается. Лишь свеча перед образком едва выхватывает из темноты лик Мадонны. В Зеркале возникают кадры похорон Примадонны.
Великомученица Мария лежит в гробу в греческой церкви Св. Стефана на улице Жоржа Бизе в Париже, что рядом с Пантеоном. Отпевание близится к концу. Припудренные слезы, бледные глаза, усталая скорбь, растерянность дрожащих губ.
Слева, у ног Марии, сгрудились человек тридцать. Прилизанный человек приносит большой красивый венок. Его сопровождает официальное лицо в фуражке. Они обходят гроб. Из безмолвного окружения усопшей, слышны сменяющие друг друга голоса:
- Бедняжка! Она что-то сделала с собой… синее лицо…
- Вы уверены, что завещание не нашли?
- И все достанется этому жирному старому коту?
- У нее дрожат губы…Послушайте…она что-то говорит…Да она поет!
- Уверен: судьба привела ее гроб под своды церкви Святого Стефана.
- Стефан. Стефан…
- Ты видишь эту фреску? Самые большие камни кидает в Стефана молодой
Савл. Потом он станет Апостолом Павлом и прославит Христа.
- Вот и Мария прославила Оперу, за что и была побита камнями.
- Посмотри на эти слезы. Они плачут как дети. Лучшие враги – друзья и
близкие.
- Как молиться за самоубийцу? Бранятся демоны…
С клироса раздаются стихиры хора, и один из священников обращается к окружению усопшей:
- Сердце Марии, исполненное прощения, смилуйся над нами! Женщина!
Никто не осудит больше тебя. Ты все еще опасаешься Его упреков,
упреков тех, кто любил и ненавидел тебя, боишься слов осуждения. Мы
отпускаем тебе грехи твои… И целуйте мя последним целованием…
Четверо служивых быстро ставят гроб в машину и скорбный кортеж, заваленный венками под аплодисменты собравшихся, двигается по улице Жоржа Бизе.
Вслед за ними на сцене со свечами в руках появляются все герои пьесы. Запертые в стенах театра, они не могут покинуть пьесу. Они бродят по сцене в поисках Примадонны.
- Мы даже мертвой не способны ей поверить.
- Святая…
- Как долг теперь я с дочери возьму?
- Была она добычей простодушной.
- Ее пение примиряет человека со смертью и Богом.
- Бог простит Марию. Он видит, как мы плачем.
- Она была последней сказкой.
- Я падать так за славой не хочу!
- Она была бессмертна.
- Она нуждалась в нас, чтоб просто выжить.
- Никто из нас не захотел ее утешить.
- Она искала Бога, а встретилась со злом.
- У одиночества есть свой предел и имя ему – смерть.
Конец