Примадонна резко встает, быстро подходит к телефону, хватает его, трясет безвинный прибор. От ее криков исчезает музыка, гаснет Зеркало и в гримерную возвращается обычный свет, но только в центральную часть сцены. Костюмерша в недоумении застыла с блокнотом в руках.
Костюмерша. Вы пять минут назад говорили с господином Легге. Сейчас он сюда припрется.
Примадонна возвращается на место. Костюмерша кладет блокнот на гримировальный стол и берет в руки шиньон.
Примадонна. Не хами! Вечно все забываешь. Если позвонит Ари – запомнишь слово в слово. (Опрокидывается в печаль.) Поставь “O mio babbino”.
Костюмерша опять бросает шиньон и идет к проигрывателю. Ставит новую пластинку. Звучит ария Лауретты “O mio babbino” из оперы Пуччини “Джанни Скикки”. Примадонна поглощена музыкой настолько, что в ее жестах явно проглядывается сексуальная напряженность.
Костюмерша. Вы от воспоминаний только в любовный обморок не падайте. Примадонна. (В трансе.) Меня тогда подняли и пронесли через весь зал. Он смотрел, а мне казалось, что это он несет меня на руках. (Вздрагивает, прогоняя наваждение, и резко поворачивается к Костюмерше.) Где письмо?
Костюмерша протягивает Примадонне блокнот. Примадонна берет блокнот и пытается читать. Музыка стихает.
Костюмерша. Вы что, опять сняли линзы? Аплодисментов не досчитаетесь.
Примадонна. Ты знаешь, как их я ненавижу. (Читает.) “Вы опять открыли сезон “Тоской” и опять с госпожой Тебальди. Как Вы не понимаете, что все это давно стало шаблонной скукой и только любители самого пения, не понимающие его сути, оставив головы в гардеробе вместе с пальто, еще находят в себе силы на обязательные аплодисменты…”
Примадонна закрывает блокнот и протягивает его Костюмерше.
Выключи, наконец, музыку.
Костюмерша подходит к проигрывателю и останавливает его.
Зачем я это пишу? Опять услышать вопль, что я съела Тебальди? Прости, Рената, хоть ты мне друг, но опера дороже. В антракте мы его допишем. Кстати, откуда у тебя такой красивый почерк? И английский…
Костюмерша. Мадам, не притворяйтесь. Вы все знаете лучше меня. “Нью-Йорк нам заменил отцов…” – сами мне эти стихи читали.
Примадонна. Сколько лет твоя мать работала костюмершей в “Метрополитен” у Бинга?
Костюмерша. (Обрадовано сердясь.) Пятнадцать. Зачем спрашиваете? У нас разговоры о “Метрополитен” запрещены. Хотите болью насладиться?
Примадонна. (Неожиданно резко.) Тебя что – били плетьми на сцене, как меня? Совсем обнаглела! Составь-ка лучше список всех, кто записался поздравить меня после спектакля. Если придет чета Чаплинов, немедленно проводи. Чарли не может стоять под дверью даже у Господа Бога.
Костюмерша. (Покорно, но с явным раздражением.) Да, мадам. Я ничего не забуду. (Напевает.) Ничего не забуду, ничего не забуду.
Входит Рабочий.
Примадонна. (Неожиданно с криком набрасывается на него.) Почему так долго? Радио не работает, и я не слышу что происходит на сцене. (С угрозой.) Даю тебе пять минут или я пожалуюсь на тебя директору. (К Костюмерше.) Ты дозвонилась до месье Бондевиля?
Костюмерше подмигивает Рабочему и разводит руками. Рабочий поднимается на стремянку.
Рабочий. Не надо, мадам, звонить директору. Всего-то проводок отлетел. Сами и зацепили головой. Послушайте сейчас.
В динамике раздается шум “Зала Парижской оперы”. Слышно как настраивается оркестр.
Рабочий. (Слезая с лестницы.) А кричать на монтеров – плохая примета. Говорят – детей не будет.
Примадонна. (В ярости.) Вон отсюда!
Рабочий. (Слезая с лестницы.) Разрешите напоследок анекдот про это рассказать? Мне его вчера курица снесла. Одна мадам захотела забеременеть и, наконец, уговорила мужа на святое дело. А он только приладится к жене, как в последнюю минуту под кроватью звонит телефон. Бедняга очухается, соберется с духом…
Недвусмысленный жест Примадонны таит для Рабочего явную угрозу. Костюмерша подталкивает Рабочего, загораживая его своей спиной от гнева Примадонны.
Костюмерша. Иди, иди, мыслитель.
Примадонна. Стой! Верни его!
Рабочий. И слова веселого сказать нельзя? Ваши макароны против наших лягушек и дня не простоят.
Примадонна. Жужу, дай ему двести франков.
Рабочий. Не обижайте меня, мадам.
Примадонна. Только сделай так, чтобы телефон работал.
Рабочий подходит к телефону, поднимает трубку.
Рабочий. (Недоуменно.) Он работает, мадам.
Примадонна. Я знаю, что работает, но я хочу, чтобы он работал всегда. А то и у него проводок отлетит.
Рабочий. Но…
Примадонна. Я хочу, чтобы он звонил, а не молчал. Так сделай что-нибудь!
Рабочий. (В замешательстве.) Может мне принести новый аппарат?
Костюмерша. Попал под нож – не кукарекай.
Рабочий уходит. Из динамика продолжает звучать скрип настраиваемых инструментов.
Примадонна. (Все еще с раздражением.) Газеты принесли? Ты нашла что пишут обо мне? Почитай…
Костюмерша. Надо закончить с головой…
Примадонна. Успеем.
Костюмерша идет к столику в центре сцены и перебирает газеты. Динамики стихают.
Костюмерша. Хотите “Гардиан”?
Примадонна. Что там?
Костюмерша. Вам написал открытое письмо какой-то Невилл Кардус. Примадонна. Письмо? Ну-ну…Читай.
Костюмерша. (Читает с выражением и скрытым удовольствием.) “В самом деле, уважаемая мадам Каллас, Ваши обожатели выполняют роль Ваших злейших врагов. Они воздали должное за Ваши крики верхними си бемоль и балетными упражнениями а-ля Сара Бернар в “Тоске”, но пронзительные крики чреваты неприятностями для певицы, которая собирается сегодня нам исполнить Норму”.
Примадонна. Ах, этот сэр Кардус! Он же мне руки целовал. “Мьюзикал Америка” принесли?
Костюмерша. (Кладет газету, ищет журнал, листает его.) Да, вот заголовок: “Глубокое разочарование”.
Примадонна. Кто!?
Костюмерша. Какой-то Купер.
Примадонна. Мартин Купер?
Костюмерша. (Читает.) “Отличительный признак пения Марии Каллас – умение превратить дефекты в достоинство”.
Свет в гримерной меркнет. Зеркало заливается светом негодования и упирается в Костюмершу.
Зеркало. Она же не так читает!
Примадонна вскакивает и быстро приближается Зеркалу.
Примадонна. Что не так?
Костюмерша замирает в замешательстве. Но Зеркало неумолимо: вместо отражения Примадонны в нем вновь возникают размытые пятна деформированных гневом лиц. Примадонна, отшатнувшись, возвращается на место.
Костюмерша. Кому Вы верите?! (Показывает на Зеркало.) Старый сводник.
Зеркало обиженно гаснет. Свет возвращается в гримерную.
Примадонна. (В смятении, не слушая Костюмершу.) Они предвкушают не то, как я возьму “верхнее до”, а как я эту ноту не возьму. Что там еще?
Костюмерша. (Читает дальше.) Такой крик можно считать актерским достижением. Возможно сдержанность темперамента можно было бы позаимствовать у Розы Понсель…
Примадонна. Хватит! Прекрати! Почему ты не доделываешь мне голову? Ты, как они, хочешь, чтобы я вышла на сцену и опозорилась?
Костюмерша. Не надо было парикмахершу свою жалеть.
Костюмерша вновь принимается за голову Примадонны.
Примадонна. (Успокаиваясь.) Так с кем работала твоя мать?
Костюмерша. С Жэве Джомонд. Мама всегда говорила, что Жэвэ Джомонд никто не сможет превзойти. Перед ней меркли все: и ваша Роза Понсель, и Виктория, как ее? – Лос-Анджелес… и даже Клаудио Муцио.
Примадонна. Лос Анхелес …(Лицо ее бледнеет.) Пред Богом все равны. Почему ты выключила проигрыватель?
Костюмерша. Вы велели.
Примадонна. Включи немедленно! Постой, я сама.
Примадонна встает и подходит к проигрывателю. Снимает с него пластинку и ставит ее на место. Затем нерешительно берет другую и вглядывается в нее, но не найдя ответа своим чувствам, решительно берет еще одну пластинку и, не раздумывая, ставит ее на проигрыватель. Но лишь зазвучал первый аккорд, Примадонна почти убирает звук. Музыка стихает. Примадонна возвращается к гримировальному столу.
Костюмерша. А мама мне про Джомонд анекдот рассказывала.
Примадонна. Интересно…Какой же?
Костюмерша. Предстает музыкант после смерти пред престолом и просит Всевышнего: “Скажи мне что-нибудь как Бог”. Тот отвечает: “Я Бог всесильный твой…” “Да, – соглашается музыкант, – говоришь ты как Бог, – а сыграй мне, как Бог, – и протягивает ему скрипку ”. Играет Бог, а музыкант удивляется: “Играешь ты, как человек, хотя я знал одного скрипача, который играл, как Бог”.
Примадонна. И кто же это был?
Костюмерша. Вот и я маму спрашивала об этом, а она только в ответ смеялась. Скажите, мадам, а правда, что Клаудио была любовницей Аристотеля?
Примадонна. (Механически.) Я не одна на этом свете… (Спохватывается.) Что, твоя мать застала еще Розу Понсель?
Костюмерша. Нет, нет. Мама пришла работать в “Мет” в 47 году, за три года до Бинга. А Роза уже не пела лет десять, но все в театре от нее все еще были без ума. Тогда только что справили юбилей – ей было пятьдесят. Мама говорила, что после Розы театр можно было закрывать. Кто мог с ней сравниться? Все трепетали перед ней.
Примадонна. (С визгом.) Сколько раз ты будешь колоть меня шпилькой? Почему так тихо звучит проигрыватель?
Костюмерша. С Вами сегодня лучше не спорить.
Костюмерша добавляет громкость. Звучит Final Scene “Deh! Non volerti vittime” (Второе действие, Третья картина. № 21) оперы “Норма”.
Костюмерша. (С вызовом.) Скажите, мадам, почему, когда Вы первый раз приехали в “Мет” в 56 году, то боялись переступить порог театра? Боялись Розы, боялись ее тени, боялись призрака ее голоса. Вы сами всем говорили, что Роза – лучшая из всех. А Ваш дирижер, этот ваш Серафим с крыльями, сказал при Вас, что Понсель действительно лучше всех. И провал Ваш в “Метрополитен” был от этого.