Костюмерша. Дядя Лучано подарил мне фигурку святого Амброзия и мы поехали на Рождество в Рим.
Мать. Мария так любила Папу, больше своей матери.
Костюмерша. Мы послушали рождественское благословение Папы и отправились в Сикстинскую капеллу. Меня оттеснили к самой стене. Кто-то стал рассказывать, что Петра тоже распяли, как Христа, только вниз головой. И тут я увидела, как Иисус на фреске повернул лицо и укоризненно погрозил мне двумя пальцами. Я испугалась, а он мне говорит: “Не обольщайся местью”.
Зеркало. (Обрадовано.) Иисус и меня учил любить чужие отражения, как самого себя.
Костюмерша. А если я себя ненавижу?
Мать. Мария была толстой – себя и всех от этого ненавидела. Мы с ней мечтали отомстить Нью-Йорку. Перед отъездом я повезла девочек к Статуе Свободы. Еле поднялись. Там ступенек к этой Свободе – тьма! Что моя дочка там вытворяла…
Костюмерша радостно вскакивает со стула. Закуривает. От подброшенного Матерью поворота разговора у нее пробуждается неутолимое желание лицедействовать.
Костюмерша. (Входя в роль.) Мы с мадам Марией на прошлой неделе поднимались на Эйфелеву башню. У мадам, как всегда, нет денег – плачу я. Поднимаемся не высоко – на первую площадку. Мадам забыла дома очки и ничего не видит. Я – ее глаза и все объясняю.
Мать. Проглядела она свое счастье.
Костюмерша. Показываю: мост Александра III, Гранд-Опера, музей д’Орсэ… Дура я, дура!
Мать. Какой я была дурой. Вместо шубы надо было завещание просить.
Костюмерша. Зачем я про музей! Сама и накликала истерику мадам.
Зеркало. Да ты из любой ее истерики гешефт делаешь.
Мать. (К Костюмерше подозрительно.) Это ты мою дочь обкрадываешь?
Костюмерша. Крадут подруги, а мадам в этот чертов музей пригласил сам директор. Он водил нас по залам, а потом скрытую картину показал. Художник такой был – Курбе. Он такое с натуры нарисовал. Наше женское. Волосок к волоску.
Зеркало. Знаю я эту картину: смотреть не на что – одни волосы, как у кошки. Ну просто порнография. Вам, мадам Мама, лучше этого не видеть. Простите старого распутника.
Мать. Я – мать. Какая я женщина? Вот Мария: кукол своих не кормила – все у них роды принимала.
Костюмерша выскакивает на середину гримерной. Похоже, она окончательно входит в роль, изображая Примадонну.
Костюмерша. Что с мадам началось. Видимо, вспомнила, какую истерику она тогда у этой картины закатила. Мадам опять побледнела, как тогда, причитать стала: “Мой ребенок, которого так поздно дал мне Бог…”.
Мать. Мой ребенок. Почему я должна из семьи деньги отдавать кровососам?
Костюмерша. Мадам стала терять сознание. Я держала ее и с недоверием наблюдала за ее глазами: когда мадам играет своих героинь – зрачки ее бледнеют.
Мать. Несчастье – быть счастливой…
Костюмерша. Несчастье – от любви терять сознание. Платок у нее сбился, черные очки улетели вниз.
Мать. Мария всегда была голодная и падала в обморок. Я себе отказывала в последнем куске хлеба, а ей позволяла есть, как богачке.
Костюмерша. Я испугалась, что ее узнают, унюхают собаки-газетчики и будут тут как тут.
Мать. Мы шли с Марией по улицам Афин и все нас узнавали.
Костюмерша. А мадам будто ждала своих аплодисментов. Сумасшедшую Лючию стала изображать. “Бредит ролью”, – успокаивала я себя. К нам подошел священник и спрашивает мадам: “Что с Вами? Я узнал Вас. Вы были у нас в церкви Святого Стефана”. Вы не можете себе представить. Мадам меня отталкивает, а я смотрю: зрачки ее, как две маслины… Боюсь я сумасшедших глаз.
Зеркало. Врешь ты все!
Костюмерша. Ну подожди, стекло наговорное!
Мать. Мария сильная. Она всегда с базара сумки носила мне.
Неожиданно Костюмерша заскакивает за ширму и через минуту грациозно выплывает из-за нее в огромной шляпе и в костюме Примадонны. Теперь она окончательно готова к ее роли.
Костюмерша. И тут мадам спрашивает священника: “Скажите, отец, о чем апостолы просили Христа после его воскресения?” Священник, тихо так, отвечает ей: “Останься с нами”. Тогда мадам стала биться о грудь священника и кричать: “Почему я не могла остаться, как Он? Когда я спела Лючию в “Ла Скала”, народ обезумел, и я забыла о цене триумфов. Но Бог вернул меня на землю: “С вершины славы можно только падать. Так петь не будешь больше никогда”. За что, отец!? Зачем Он так сказал? Мой грех настолько черен? Что могла сделать Мария, когда на ее глазах распинали сына? Что могла сделать я, когда на моих глазах умер мой ребенок?”.
Мать. Умер мой сынок…
Костюмерша. И тогда мадам совсем обезумела и стала криком петь: “Сюда, Эдгар…ар… ар… Ари…, со мною к алтарю. Ах, это звуки свадьбы нашей с тобою…”
Дверь в гримерную под натиском шквала аплодисментов отлетает. На сцене “Зала Парижской оперы” закончилась Первая картина Первого акта оперы “Норма”. Начинается Вторая картина Первого акта. Из динамиков звучит музыкальное вступление и речитатив: “Vanne, e li cela entrambi” (Укрой их от меня) (Первое действие, Вторая картина. № 1)
Зашедшая слишком далеко Костюмерша, под напором голоса, останавливается. Зеркало пытается что-то сказать, но захлебывается чувствами и начинает лихорадочные поиски внутри своего содержания. На его поверхности возникают мельтешение страниц книг, заголовки газет, раздающие интервью рты. Зеркало копается в цитатах.
Зеркало. Сейчас… Ага…Вот: “Целее разбитое сердце”. Нет, опять сопли. Вот-вот, нашло: “Искусство развращает разум”. Тьфу ты, вечно эти парижские умники. Я лучше по памяти скажу: “Тайна этого пения заключается в том, что оно выстрадано и рождается из страдания”, а ты стерва бездушная.
Костюмерша. (Снимает с головы шляпу и бросает ее в угол. Взрывается смехом.) Я стерва, а она великая страдалица, а все говорят, что она просто истеричка. Все ей чего-то не хватает.
Глаз Зеркала наливается светом негодования. Летят в клочья разодранные страницы книг, пока один из вещающих ртов не изрыгает очередную цитату.
Зеркало. “Величие довольствуется малым”. А, впрочем, не тебе судить. Нашло! Нашло! “Она так велика, что разглядеть тебе ее не суждено”.
Костюмерша. (С ненавистью обращается к Зеркалу.) Я всегда говорила: разбить тебя и уничтожить. Из-за таких, как ты, наставников святых, страдают все. Страдаю я, пострадала моя мать. Она была прекрасной певицей, но пришла в театр очередная примадонна и мать сослали петь в хоре. А как твоя великая выжила из “Ла Скала” Тебальди?
Зеркало. Публика не глупа.
Костюмерша. Заткнись! Неужели ты думаешь, что мы поверим басням спесивого стекла?
Зеркало. Я не стекло. Я – полированная бронза.
Костюмерша. Ты, языческая нечисть: хочу – порчу погоду, хочу – навожу порчу на людей.
Зеркало. От любви до жалости – один шаг.
Костюмерша. Пожалейте бедную… А кто меня, меня кто пожалеет? Или у богини есть свои любимчики? Не для них ли она каждый день устраивает скандалы? Ах, роковая! Ах, легенда! Ах, жертва! Да она обожралась деньгами и подавилась славой. (Подбегает к кушетке.) Мамаша, мамаша, а ну-ка расскажите всем о ее скромном детстве: жила в канализации, питалась из мусорного бака. (Хватает Мать за красный карман ее балахона.) Выверните карманы – они у вас пустые, как у дочки вашей! Деньги!? Да тьфу на них! Они же ничего не значат, когда есть голос.
Зеркало. Ах, ты, дрянь – ангела поносишь!
Костюмерша отскакивает от кушетки и подбегает к Зеркалу.
Костюмерша. Тогда скажи, почему твой ангел бегает к телефону, как девочка. Оказывается, хочет плотской любви. Крепкой похотливой руки самца, его бранных слов и измен.
Зеркало. Природа справедливее в любви, чем человек в своих словах.
Костюмерша. Если ты кичишься святой справедливостью, ответь: почему одним – красота и голос, а другим зависть и злоба?
Зеркало. Ты же не завидуешь солнцу или парижским бульварам. Ты готова страдать и быть несчастной?
Костюмерша. О каком страдании ты говоришь? Знаю я всех этих примадонн. Если они и страдают, так от запоров, морщин и зависти.
Зеркало. Тебе дай нож – ты пол-Лувра изрежешь!
Костюмерша. Да кто дал роль тебе в этой пьесе?
Зеркало. Да кто бы о тебе сказал полслова, не окажись ты рядом с ней. Сама послушай…
Из динамиков со сцены “Зала Парижской оперы” звучит Finale: “Ma di’ l’amato giovane?” (Скажи, кто твой избранник?) Поллиона, Нормы и Адальжизы. (Первое действие Вторая картина. №5) Это отрывок из партии Нормы: Trema per te, fellon!…/ pei fiqli tuoi, per me!…
(Потрясенное.) Святая.
Костюмерша. Так повесьте ее в церкви на видном месте – пусть все смотрят.
Мать. (К Костюмерше, не обращая внимания на Зеркало.) Не ты судья – а Бог. А если Господь наш спит, то мать должна судить.
Зеркало. Не трогайте моего крестного!
Костюмерша. Это опять твои бредни про Христа. Ты спроси его: он сам-то исполнял свои заповеди?
Зеркало. Кликнешь, когда тебя жарить будут – я тебе подливкой стану.
Костюмерша. (Разводит руками.) Да кто вы такие, чтобы меня судить?
Мать неожиданно резво встает с кушетки и вставляет руки в свои карманы.
Мать. (Поет.)
У нас судью судили:
он девочку, совсем малютку,
полюбил…
Костюмерша. (К Матери зло и с подозрением, показывая на Зеркало.) Теперь я понимаю…и ты оттуда?
Зеркало. “Изображение должно выходить из рамы”, – завещал мне Франсиско Пачеко.
Костюмерша. (Обращаясь к Матери.) Еще и мафиози сюда – какой-то Почеко.
Мать. (Заинтересованно.) Зачем мафиози? Может он судебный пристав? Ох, совсем забыла!
Мать идет в правый угол сцены, достает из кармана толстую тетрадь и карандаш и начинает писать в тетради.
Икона…маленькая. Рояль кабинетный. Ваза фигурная. Ковер иностранный. Икона…старая. Вешалка облезлая.
Костюмерша. Что это Вы делаете?
Мать. Описываю свое наследство. Затем и явилась. (К Зеркалу.) Когда твой Пачеко придет?
Зеркало. Когда Пачеко выдавал свою дочь за Веласкеса, король Филипп посетил мастерскую художника в Севилье.
Мать. Знаю я Филиппы: одни развалины. Там еще Мария хотела петь свою “Мидию”.