Антон. Ваш Леопольд, извините за выражение, перевернулся бы в гробу, очутись его картины в музее атеизма. Ваша молодость, ваш медовый месяц, ваши церкви, темные катакомбы расцветающей любви, эта величественная церковная музыка… Вы, позвольте заметить, предаете идеалы вашего супруга, его мировоззрение!
Анне-Май. Идеалы! Разве я не говорила вам, что его интересовало только сакральное искусство? Леопольд был страстным… или, как теперь говорят, воинствующим атеистом.
Антон. Невероятно!
Анне-Май. Это так. Но оставим этот разговор. Я вспомнила, что у меня есть картина другого рода, которую мне хотелось бы показать Эдуарду. Я купила ее в магазине наглядных учебных пособий. (Выходит.)
Эдуард. Черт возьми!
Антон (нервно шагает из угла в угол). У меня предчувствие, что она отдаст ее. Подумает денек-другой и отдаст. А мы останемся с длинным носом. Нужно что-то предпринять! Хоть бы какая-нибудь идейка пришла! Хоть самая завалящая. Да, не ожидал я такого сюрприза.
Анне-Май (задумчиво). Действительно, не подходят. Может, только одну-две повешу… Человек не может жить одними воспоминаниями!
Пауза.
Эдуард мал…
(нерешительно). Я тут как-то поду-
12 Театр № 11
Антон. Что ты подумал?
Эдуард. Подумал, но тут же раздумал.
Антон. Говори же!
Эдуард. Подумал, что дом этот на отшибе…
Антон. Так…
Эдуард. И что со стороны улицы живая изгородь…
Антон. Так…
Эдуард. И что хозяйка спит в другой половине дома…
Антон (смекнул). И злой собаки тоже нет…
Эдуард. Захватить бы с собой лестницу…
Антон. И кусок каната. (Весело.) Никогда бы не поверил, что тебе могут прийти в голову такие шальные мысли. Но это дело надо провернуть немедленно, потом будет поздно.
Эдуард. По мне, хоть сегодня.
Антон. Почему бы нет? Может, сегодня ночью.
Эдуард. Каната нет.
Антон. Раздобудешь. (Смотрит на часы.) Скажешь, у тебя дела. Работу закончишь раньше и пойдешь раздобудешь канат. И ночью провернем это дело.
Эдуард. Во сколько?
Антон. Скажем, часа в два… И ни одна ищейка наш след не возьмет. Ведь мы здесь работаем, понимаешь? Мы тут кругом наследили.
Эдуард. И впереди ждет жизнь, словно сон!
Антон. Новалис!
Слышится покашливание Анне- Май. У нее в руках какая-то картина. Мужчины углубляются в работу. Их лица заговорщически веселы.
Антон (весело). Ихь либэ майнэ арбайт… филь.
Анне-Май. Без «филь» в конце.
Антон (с трудом). Ихь вэрдэ хабен зэр… гросс?.. Гельд унд… И славы тоже…
А н н е – М а и. Зэр филь гельд! Это было бы здорово! Терпение и труд все перетрут.
Эдуард. Перетрут — это точно!
Антон. Эдуард очень красочно рассказал мне о внутренностях муравьеда. Он сказал, что этот зверек начинает ему нравиться все больше и больше.
Эдуард. А Антон склонял и спрягал без устали — туда и обратно.
Анне-Май. Смотрите, это и есть наш муравьед. (Показывает им большую цветную картину, на которой изображен муравьед.)
Антон. Симпатичная зверюшка.
Эдуард. А какой честный, открытый взгляд!
Антон. Я бы лично муравьеду доверял.
Анне-Май. Чудесно, что ваши мнения сходятся. (Зорко смотрит на них.) Мальчики, я вижу, вы опять что-то замышляете. Опять какой-нибудь сюрприз? Уж больно хитрые лица! Признавайтесь!
Эдуард (испуганно). Ничего мы не замышляем…
Анне-Май. Рассказывайте! Я же вижу. (Растроганно.) От твоего яблока, Антон, я уже съела половину. Очень вкусное яблоко. А твою розу, Эдуард, я поставила в вазу на камин. Изумительная роза. (Более серьезным тоном.) Я очень благодарна, я тронута, но все же я прошу вас, не нужно новых сюрпризов. Не тратьте зря денег. (Поучая.) Эти копейки, эти шестьсот-семьсот рублей или, скажем, тысячу, которые вы тут заработаете у меня за неделю, если будете прилежно трудиться и учиться, пригодятся вам самим.
Эдуард. Ну, так много мы…
Анне-Май. Эти штофные обои очень дорогие. Еще при Леопольде один торгаш предложил ему, кажется, двадцать пять рублей за погонный метр. Леопольд, естественно, спустил его с лестницы. О, как он презирал этих торгашей! Так что будьте бдительны!1 Это относится к Антону. Как-никак настоящие голландские изразцы и мрамор, подлинный каррарский. Какой-нибудь нехороший человек, спекулянт, может воспользоваться вашим простодушием и добрым сердцем… (Другим тоном.) Это чудесно, что муравьед вам понравился. (Звонит в колокольчик.) На сегодня хватит. А теперь я вам почитаю. На чем мы остановились в прошлый раз? Разбойники… (Садится в кресло, достает какую-то пожелтевшую книгу.) Уже добрались до гробницы? Кажется, нет…
Антон (с трудом). Они закончили все приготовления и отправились в путь.
Анне-Май. Да-да. Вот — нашла! Вы извините, но очень трудно переводить прямо с листа. Грамматики так непохожи, это заметил даже наш Антон. Да еще этот архаичный язык, который не лишен, однако, своего очарования. (Начинает переводить, временами останавливается, некоторые слова произносит по-немецки.) «Была темная ночь, луна пряталась за облаками, когда мужчины — вероломные планы в голове — направили свои стопы к этому мистически известному месту, к этой гробнице фараона, где они ожидали найти бесценное сокровище. С собой у них были лестницы, крюки и веревки. Бесшумно шагали они, и в сердце у них были тяжелые думы и опасения. Насчет этого места существовало много мрачных поверий, ходили слухи, что многие-многие путешественники нашли там свою грустную кончину. Но золото, сокровища и старинные произведения искусства подгоняли их и не давали покоя. Теперь мы знаем, что многие из них замышляли коварные планы не только относительно сокровищ, но и своих товарищей. У некоторых был за голенищем топор, который они намеревались пустить в ход против своих то-
варищей». (Поднимает глаза.) Видите, как правильно сказал Леопольд, что зло уничтожает самое себя.
Антон (кашлянул). Эдуард сказал, что ему надо… (Умолкает, так как Анне-Май продолжает читать.)
Анне-Май. «Так уж повелось, что разбойник разбойника не пожалеет, что быстрее можно найти любовь к ближнему среди волков, чем среди таких. Золото лишает людей, к которым мы поневоле должны отнести и преступников, последней капли разума. Но все, дорогой читатель, сложилось иначе. Ты сейчас узнаешь…
Мужчины исподтишка проверяют друг на друге действие зачитанного отрывка.
А теперь мы снова отправимся вместе с ними, закутанными в темные плащи, в ночную тьму. Ветер развевает полы их одежды, на песок ложатся длинные густые тени, злым огнем горят глаза…»
Антон (кашлянул снова). Очень захватывающее место. Здесь хорошо бы прервать…
Анне-Май. Уже?
Антон. Эдуард сказал, что он сегодня торопится, что ему нужно уйти пораньше. Работу он уже сделал…
Эдуард (смущенно). У меня одно семейное торжество, именины. У родственника.
Анне-Май (с интересом). У близкого?
Антон. Да, у его очень близкого родственника юбилей.
Анне-Май. У матери? У отца?
Эдуард. У матери. Драгоценной родительнице завтра стукнет пятьдесят. Нужно сделать кое-какие приготовления.
Анне-Май. Ясно. Подарок уже куплен? Конечно. Знаете что, Эдуард, преподнесем вашей мамочке еще один сюрприз. Но что ей подарить? Матери такого славного сына? (Размышляет, как бы борется с собой.) Может, ваша мама любит искусство?
Эдуард (живо). Чего уж скрывать — она его любит, так любит. Просто бредит им — только подавай.
Анне-Май. До сих пор я еще никому не дарила картин, но я уверена, что в таком случае и Леопольд не был бы против. Если одну из этих…
Со стены падает портрет святой Сусанны, задевает проигрыватель и включает его. Звучит «День гнева, день погибели» Перго-лези. Все умолкают.
(Закрывает глаза руками и всхлипывает, сквозь плач.) «День гнева, день погибели»… О, я так несчастна. Ничего не получится. Я не могу. (Всхлипывает.) Это святая Сусанна из Сиракуз…
Эдуард. Какая еще Сусанна?
Анне-Май. Та, которая раздала свое богатство разбойникам. Надо же было именно ей упасть! Это потому, что я дала обет Леопольду…
Эдуард (утешает). Пустяки. Я согласен и на другую картину. А можно какую-нибудь боле ценную? У моей мамы было очень тяжелое детство…
Антон. Эдуард!.. А можно ли узнать, какой обет вы дали Леопольду, дорогая Анне-Май?
Анне-Май. У его смертного одра… (Неожиданно протягивает Эдуарду средневековую пиалу из фарфора.) Возьмите это, Эдуард.
Эдуард радостно принимает дар.
Антон. В такую минуту, Эдуард, где твоя тактичность?
Анне-Май. Ничего. Ведь он берет для мамочки. (Вытирает слезы.) Я безутешна. Я дала Леопольду обет, что не буду дарить картины разрозненно… После моей смерти их должен был унаследовать художественный музей — причем все вместе. А вначале он завещал их… Мне даже неловко говорить…
Антон. Возьмите себя в руки, Анне-Май. Что пожелал блаженный Леопольд?
Анне-Май. Чтобы они остались моим… приданым, если я снова выйду замуж. Если мне встретится родственная ему душа — такой же поклонник искусства… Он не хотел, чтобы я разрознила коллекцию.
Антон. Анне-Май собирается еще заключать брачные узы?
Анне-Май. Я — нет. Но таково было пожелание Леопольда. Он сказал, что одинокой женщине трудно. Что кругом полно пройдох и…
Антон (задумчиво). В этом Леопольд, кажется, прав…
Анне-Май. Мне просто стыдно…
Антон. Почему? В браке нет ничего стыдного.
Анне-Май. Не только поэтому. (Всхлипывает.)
Антон. Эдуард, принеси Анне-Май стакан воды.
Анне-Май. Ничего не надо… У нас атомный век, и мне стыдно, что в такую замечательную эпоху в моем доме происходят такие таинственные вещи, как… падение картин. (Почти со злостью смотрит на картины.) Хоть бы кто выкрал их!
Антон. Хозяюшка, успокойтесь. Разрешите, я поддержу вас. Присядьте сюда, отдохните. Эдуард, принеси же воды!
Анне-Май. Я надеюсь, что современная наука скоро решит и этот вопрос. Как вы думаете?
Антон. Я не сомневаюсь. Куда же вы?
Анне-Май. В ванную. (Выходит.)
Пауза.
12*
Эдуард. Ну так как? План остается в силе?
А н т о н. Деваться некуда. Ведь она не подарит их и не продаст.
Эдуард. Значит, придешь?
Антон. Приду. Во сколько?
Эдуард. Давай в два часа ночи. Встретимся на автобусной остановке.